— Меняется ветер, чуешь, брат? — негромко говорил Митюхин, таращась в темноту. — К северу, кажись, заходит.

Юшин не отвечал, но Митюхин вполне был доволен. У него появилась возможность блеснуть морской своей выучкой, и он эту возможность не упустил.

Ветер действительно немного менялся, продолжая дуть «Байкалу» практически в лоб от скрытого в темноте сахалинского берега.

— Потому галсами идем, — продолжил важничать Митюхин. — Углами, то есть. Прямиком-то никак.

В этот момент переменившийся ветер принес посторонний звук.

— Чего это? — насторожился матрос. — Ты слыхал?

Юшин безмолвствовал. Гора не обязана отвечать на призывы тех, кто ей поклоняется.

— Вот! Слышал?! Опять! Будто кричит кто…

Прямо по курсу отчетливо стал набирать силу какой-то звук.

— Может, эти, как их? — волновался Митюхин. — Помнишь, ты говорил? Симучи! Звери морские. Ишь разорались!

Юшин хотел поправить товарища, но не стал.

— Да разве ж они так далеко заплывают? — озадачился вдруг матрос. — Боцман сказал, что до берега с гаком полсотни верст.

— Это не сивучи, — негромко прогудел наконец казак. — Это бурун. И тут не полста верст.

Митюхин опешил.

— Как не полста? Это берег?! Так мы ж сейчас разобьемся. Не видно же ничего! Ой, мамочки!

Он сорвался с места и побежал в сторону кормы — туда, где, подобно заботливым божествам, обитали не ведающие страшной опасности отцы-командиры.

— Который час? — нервно спросил Невельской, выслушав тревожный доклад лейтенанта Гревенса.

— Одиннадцать без четырех минут.

— А должны были только к утру подойти! — Командир «Байкала» в сердцах стукнул кулаком по медному поручню. — Все-таки врет карта. Полный разворот к востоку!

Немедленно брошенный лот показал глубину в девятнадцать саженей, что соответствовало примерно сорока метрам.

— Слава Богу, ничего страшного пока, — заверил старший офицер, явившийся на шканцы. — Хорошо, что бурун услышали вовремя. Прикажу водкой матросов угостить.

— Повременим с водкой, — сказал Невельской и повернулся к штурману. — Вы были правы, Александр Антонович. Крузенштерн ошибся. Но ждать рассвета в открытом море я бы ни при каком случае не стал.

Коротким жестом командир «Байкала» подозвал к себе Гревенса.

— Отойти на четыре мили к востоку, после чего лечь бейдевинд на правый галс. Лот бросать постоянно. Оба якоря иметь готовыми.

— Есть! — Лейтенант лихо козырнул, позабыв о своих попытках казаться человеком гражданским, и полетел исполнять приказы.

— Даст Бог, не сядем на мель, — пробормотал Невельской, стягивая с головы мягкую фетровую «калабрезу», широкие свисающие поля которой давно уже раздражали его. — Ничего из-за этой шляпы не вижу! Кто их придумал?!

Тревога и напряжение на борту царили до самого рассвета. Ни один человек на транспорте в эту ночь, разумеется, не уснул. Все ждали солнца. Оно одно должно было прекратить всеобщее опасение налететь в темноте на мель. Каждый из моряков понимал, какой бедой чревато плавание вслепую под незнакомым берегом. Тем не менее командир не отдавал приказа убрать паруса и встать на якорь. Невельской был уверен, что в случае остановки «Байкал» станет легкой добычей для любого военного корабля, буде таковой окажется утром в поле зрения. Времени на снятие с якоря и подъем парусов уже не достанет. То есть, с одной стороны, необходимо было постоянно находиться в движении, а с другой — быть в полной готовности бросать якоря, чтобы избежать мели, а то и прибрежных скал.

Восход солнца принес долгожданное облегчение. Обе якорные команды, всю ночь простоявшие наготове, могли теперь чуть расслабиться, и кое-кто в полном изнеможении рухнул на палубу прямо у борта. Марсовые матросы, несколько часов рисковавшие сломать себе шею, передвигаясь по мачтам, реям и салингам в кромешной темноте, могли наконец разглядеть, куда они ставят ногу Все это время им приходилось работать с парусами вслепую. «Байкал» ни на минуту не прекращал маневрировать.

Утро застало транспорт приблизительно в пяти милях от берега, хотя по карте Крузенштерна до Сахалина оставалось еще добрых двадцать пять. Туман пока скрывал само побережье, над которым, словно зависшие в воздухе, парили одни розовые верхушки местных возвышенностей.

— Ух, как красиво, — восхищенно протянул матрос Митюхин, толкая в бок прислонившегося спиной к борту казака Юшина.

Тот шевельнулся, но не повернул головы.

Вскоре горизонт очистился, и перед моряками открылся низменный берег. За ним от края до края тянулись горы. Ни одного паруса в зоне видимости не было.

Невельской опустил бинокль и впервые за целую ночь присел. Спина у него одеревенела, руки затекли, ноги от усталости обратились в сущую вату.

— Чему улыбаетесь, Геннадий Иванович? — спросил его штурман, уходивший на полчаса отдохнуть к себе в каюту и теперь вернувшийся на шканцы. — Всего-то до Сахалина дошли.

— Это уже немало, Александр Антонович. Поверьте: очень немало. Теперь можно приступать к работе.

При глубине чуть более тридцати метров и умеренном ветре со стороны берега «Байкал» начал осторожно приближаться к Сахалину, лавируя и постоянно определяя по лоту глубины. Не доходя двух с половиной миль, транспорт заштилел, и Невельской приказал бросить верп — вспомогательный якорь. Глубина составляла около пятнадцати метров. Грунт на дне — белый песок.

Весь этот день 12 июня русские моряки провели в неустанном движении вдоль сахалинского побережья. Невельской дважды высылал к берегу шлюпку и байдарку на которых матросы под командой мичмана Гроте и подпоручика Попова исследовали обнаруженное у подножия гор огромное озеро, начав таким образом производить опись. Помощник штурмана также сделал на берегу необходимые исчисления, чтобы определить широту. Как только задул ветер, «Байкал» снялся с верпа и двинулся к северу вдоль побережья. На шлюпку был передан приказ идти параллельным курсом в поисках возможного прохода в озеро.

Таковой вскоре был найден. Исходивший из него энергичный водный поток пересекался в море с приливным течением, которое до шести часов вечера помогало транспорту продвигаться на север. В половине седьмого это течение развернулось на юг. В том месте, где оно под углом в девяносто градусов перебивалось мощным потоком из озера, вода в море кипела, словно в огромном котле. Этот сулой[102] тянулся миль на десять. Шлюпку, вошедшую в него, швыряло из стороны в сторону.

— Мне кажется, я понял в чем состояла ошибка Крузенштерна и других, — сказал Невельской, пристально наблюдая за скачущей шлюпкой в бинокль.