Akanthias galeos Аристотеля – катран (Squalus acanthias)

102

Так пишет Аристотель в трактате “О небе”. Он говорит, что хочет беспристрастно сравнить космологические теории, но настаивает на истинности собственной. Она основана на предположении, что Вселенная вечна, не имела начала и не будет иметь конца. Поскольку формы живых существ вечны, им в качестве места обитания, конечно, нужен вечный космос. Аристотель, тем не менее, выдвигает ряд аргументов.

Некоторые аргументы в пользу вечности космоса чисто семантические, большая доля – лицемерные. Наиболее разумные приведены в “Физике”. Здесь Аристотель сосредоточился на обязательности существования не материи космоса, а изменений в нем. Изменения – предмет наук Аристотеля. Все объекты живой природы несут в себе принцип внутренних изменений (physis), и поэтому доказательство вечности изменений равноценно доказательству вечности изменяемых объектов.

Доказательство Аристотеля основано на необходимости первопричин. Сам по себе аргумент абстрактен, но рассказ о гибели Эсхила все проясняет. Дело в том, что причина смерти (упавшая на голову черепаха) – и в драматическом, и в чисто физическом смысле – должна была изначально существовать. По крайней мере, так считал Аристотель. Чтобы черепаха упала, необходимо, чтобы произошли изменения в неких существующих объектах: орел разжал когти. Чтобы орел разжал когти, необходимо другое изменение в некоем существующем объекте: необходима чувствующая душа птицы – сенсомоторная система, воспринявшая образ лысины Эсхила, рассчитавшая цели и желания хищника, давшая огонь его душе и разжавшая когти… Однако суть ясна: неважно, сколь далеко идти по цепи причин, – любое наблюдаемое изменение обязательно нуждается в существовании некоего предыдущего изменения, а также подвергаемых изменению объектов. Таким образом, изменения бесконечны.

Довод Аристотеля – это общее выражение аргумента о вечности форм/родов: воспроизводство живых существ – особый вид изменений. Этот довод хорош, если обсуждаемая физика полностью детерминистична. Поскольку нам (в теории Аристотеля) дан детерминированный космос, в котором постоянно происходят изменения, последние, должно быть, существовали так же долго, как и время. У Аристотеля есть еще довод за то, что у времени нет начала и конца. Можно было бы ожидать, что им станет конец материи, но это не так. “Вечность – ужасная вещь. То есть где она все-таки кончается?” – вопрошает Розенкранц в пьесе Тома Стоппарда. Аристотеля, напротив, страшит, что вечность кончится.

Аристотель опасается, что цепь причинно-следственных связей разорвется. Это возможно, поскольку его физика основана на той житейской мудрости, что движущийся предмет рано или поздно придет в состояние покоя. Перед тем, как это произойдет, он может провзаимодействовать с другим объектом и привести его в движение, однако энергия в конце концов рассеется. Так происходит, когда камень бросают в пруд и рябь постепенно исчезает[211]. Таким образом, чтобы поддерживать движение в мире, Аристотелю необходим бесконечный источник изменения. И Аристотель обращает взор к небесам. Многие поколения египтян и вавилонян, отмечает Аристотель, наблюдали за небом, и небесные тела никогда не отклонялись от известных путей[212]. Если что-то и может гарантировать вечное движение на Земле, то это звезды.

Когда Аристотель занимается биологией, его одиночество становится заметным. Конечно, он мог обсудить биологические вопросы с Теофрастом, а позднее и с другими учениками, но кому из его ровесников были интересны губки и подобные им создания: старому чудаку Спевсиппу? Может быть. А вот астрономия – другое дело. К середине IV в. до н. э. эллинский мир мог похвастаться множеством астрономов-математиков[213]. Двое из них, Евдокс Книдский и Каллипп Кизикский, посещали Академию вместе с Аристотелем. Каллипп был первоклассным математиком, обучавшимся у Архита Тарентского, которого называли основателем математической механики.

Аристотель необычно добр к ним. Это почтение ловко обращающегося со словами теоретика к коллегам, которые хорошо считают. (Как это мне знакомо!) Всегда, когда Аристотелю требуется геометрическая модель космоса, он заимствует ее у друзей. Эта модель постулировала, что Земля имеет форму шара[214] и расположена в центре вложенных друг в друга сфер, в которые встроены небесные тела. Система (или скорее системы, поскольку Каллипп улучшил, по крайней мере модифицировал, систему Евдокса) была сложной и существовала главным образом для объяснения ретроградного движения “странников” (planētai): они вальсируют по небу, вместо того чтобы двигаться по прямой, как звезды[215].