— Пока у нас нет никаких данных о природе этого… — капитан попытался подобрать правильное слово, — инцидента. Поэтому мы временно считаем наш смешанный экипаж — постоянным экипажем корабля и приступаем к нормальной работе. Как только будут получены новости, мы сообщим экипажу.

Все поднимались молча.

— Я рад, — сказал Павлыш, когда они подошли к двери.

— Чему? — спросила Гражина.

— Ты теперь не улетишь.

— Улечу. Первым же рейсом.

— Они на Земле услышали мои молитвы, — сказал Павлыш.

— Я не разделяю твоих молитв. — Гражина смотрела в упор.

— У тебя друг на Земле? Он ждет?

— Ты умеешь быть нетактичным!

К ним подошла Армине.

— Мне страшно, — сказала она.

— Еще чего не хватало! Нам ничего не угрожает, — возразила Гражина, сразу забыв о Павлыше.

У Армине была очень белая кожа и пушок на верхней губе, как у подростка. «Странно, — подумал Павлыш, — чего тут страшного?»

Павлыш вернулся к кабине.

Он думал, что застанет около нее только Станцо, а там уже были и Джонсон, и Варгези. И еще два кабинщика из прошлой смены.

Станцо сказал, что Павлыш правильно сделал, что пришел. Надо прозвонить все контакты. Даже при тройном дубляже могло произойти что-то экстраординарное.

И они начали работать. Работа была скучной, понятной и ненужной, потому что самим фактом своим она отрицала существование последней гравиграммы с Земли.

Сначала работали молча, разделенные перегородками и телами блоков. Потом стали разговаривать. Человеку свойственно строить предположения. Но главного предположения, которое давно крутилось у всех на уме, почему-то долго никто не высказывал. Первым заговорил об этом Павлыш.

Как самый молодой. Так на старых кораблях — в кают-компании — первое слово на военном совете предоставлялось самому молодому мичману, а последним всегда говорил капитан.

— Я читал статью Домбровского, — произнес Павлыш.

Стало тихо. Все услышали.

Потом Павлыш услышал голос Станцо.

— Контраргументация была убедительной.

— Над ним просто смеялись, — раздраженно прозвучал из-за другой стенки голос Варгези. — А ведь он не мальчишка, он же тоже просчитал все варианты.

— Но нельзя забывать, — это говорил Джонсон, — что, по его расчетам, предел переброски должен был наступить уже шесть или семь лет назад.

— Шесть лет, — сказал Павлыш. — Критическую точку «Антей» уже миновал.

Статья, о которой шла речь, была обречена остаться достоянием узкого круга специалистов, так как ее напечатали в Сообщениях Вроцлавского института космической связи, да и сам Домбровский не был кабинщиком. Но она попалась на глаза журналисту-популяризатору, который смог понять, о чем в ней шла речь.

Домбровский рассматривал теоретическую модель гравитационной связи. И по его условным и весьма неортодоксальным выкладкам выходило, что гравитационные волны — носители телепортации — в Галактике имели определенный энергетический предел. Он утверждал, что конструкторы корабля допустили ошибки в расчетах. И что связь с «Антеем» неизбежно прервется.

Статья была опубликована около десяти лет назад.

Журналист, откопавший статью, добрался до Домбровского, который рассказал на понятном языке, что имел в виду. Затем он поговорил с оппонентами Домбровского, которые указали на три очевидных ошибки в расчетах Домбровского. И эту дискуссию журналист опубликовал.

И хоть аргументы оппонентов Домбровского были куда внушительней, чем его расчеты, именно выступление журнала вызвало к жизни споры, которые формально завершились поражением Домбровского. Правда, сильные математики признавали, что в расчетах Домбровского что-то есть. В пользу его выкладок говорило и то, что расход энергии на связь и телепортацию рос быстрее, чем предполагалось вначале.

Вновь о статье вспомнили через четыре года, когда, если верить Домбровскому, связь должна была оборваться.

Связь не оборвалась, но произошел новый скачок в потреблении энергии. Оппоненты Домбровского облегченно вздохнули, но и его сторонники не умолкли.

Прошло еще шесть лет.

— Даже если это не так, — сказал Варгези, — полет уже сейчас — пустая трата энергии. Каждая переброска стоит столько же, сколько возведение вавилонской башни.

— К счастью, вавилонская башня нам не требуется, — заметил Станцо.

— А может так случиться, — спросил Павлыш, — что теперь мы останемся одни? Ну, если Домбровский в чем-то прав?

Никто ему не ответил.

— А что тогда делать? — спросил Павлыш после долгой паузы.

— Ясно что, — сказал Варгези.

И опять же остальные промолчали.

Но так как для Павлыша ясности не было, он повторил вопрос.

— Возвращаться, — сказал Станцо.

На ужин все свободные от вахт собрались в кают-компании. Ужин был из породы «сухих именин» — представлял собой остатки обеденного пиршества. Павлыш прибежал одним из первых и крутил головой, ожидая, когда войдет Гражина. Пришла Армине, очень грустная, и сказала, садясь рядом с Павлышом:

— Гражина не придет.

— Устала?

— Злится.

— Почему?

— Ты же знаешь, — сказала Армине. — Мы разговаривали с нашими навигаторами. Представляешь, сколько займет разворот корабля?

— Не задумывался.

Они разговаривали тихо, думая, что их никто не слышит. Но услышал биолог, сидевший напротив.

— Два месяца, — сказал он. — Как минимум два месяца. Навигаторы сейчас разрабатывают программу.

— Наверное, больше, чем два месяца. И неизвестно, сколько лететь потом, прежде чем восстановится связь. Предел Домбровского довольно неопределенный.

Павлыш удивился. Ему казалось, что лишь в их отсеке подумали о связи событий с теорией Домбровского. Оказывается, везде на корабле думали одинаково.

— Ну и ничего страшного, — сказал Павлыш. — Два-три месяца полетаем вместе.

— А мы рассчитывали, что завтра будем дома.

— Что за спешка?

Легкомыслие иногда нападало на Павлыша, как болезнь. Он потом сам себе удивлялся — почему вдруг серьезные мысли пропадают куда-то?

Армине положила ему на тарелку салат.

— Ты хочешь сказать, что ты рад?

Павлыш понял, что ведет себя глупо. Оснований для радости не было. Он оказался в той, несчастливой смене, которая, возможно, присутствовала при конце полета — громадного, векового порыва человечества, провалившегося в нескольких шагах от цели.