Он поставил кружку, сахар и сливки на столик и сел на стул рядом с парнем.

– Мне неловко, но я забыл, как тебя зовут, – сказал Джек.

– Майкл, – сказал тот, улыбаясь, и протянул руку. Джек взял ее. Рука была сильная и теплая, с мозолями на ладони. Джек почувствовал, как тепло течет из его тела. Он наклонился ближе, чтобы посмотреть образцы, послушать о соотношении цена, о преимуществах соединения ласточкиным хвостом в сравнении с клеем или гвоздям. Казалось, чем больше страниц перелистывал плотник, тем ближе он придвигался к Джеку. Когда наконец они добрались до древесины лиственных пород, рука Майкла обнимала Джека. Ошибиться было невозможно. Те пару раз, которые он был здесь, Майкл флиртовал с Джеком – да, Джек не должен позволять ему флиртовать, – но, несомненно, это было приглашение.

Майкл посмотрел на него и улыбнулся еще шире:

– Что ты думаешь?

– Мне понравилась береза. Но я доверю все решения Стюарту и его безупречному вкусу.

Майкл кивнул и обнял Джека за талию.

– Это «Ролекс»? – Он взял Джека за запястье, притворяясь, что рассматривает часы.

– Это «Ролекс», а это – обручальное кольцо. Джек улыбнулся, пожал Майклу руку и, весь дрожа, ушел из кухни. Он пошел в спальню для гостей, где набрал номер сотового Стюарта. Тот был вне досягаемости. Джек сел на диванчик и принялся перелистывать утренние газеты. Он останется здесь, пока Майкл не уйдет. Он не доверял себе, не верил, что благие намерения окажутся сильнее желания, – ведь раньше это случалось так редко. Он чувствовал себя так же, как много лет назад с Гектором, такое же чувство физического желания, сильного, как у наркомана, тянущегося к наркотикам.

Он чуть было не изменил Стюарту спустя месяц после того, как они поженились. С этим мужчиной он познакомился в круглосуточном магазине. На самом деле, Джек зашел так далеко, что даже забрался к нему в машину и проверил, есть ли у того в кошельке презервативы. Но в тот раз он внезапно вспомнил похоронную службу для Флинн. Дождь шел не так сильно, как утром, но свет внутри часовни был каким угодно, только не грустным. Все внутри было залито светом, словно в солнечный и безоблачный день, а цветные стекла делали этот свет еше ярче. В витражах горели цветные ореолы – чуть-чуть слишком много огня, на его вкус, – но ему понравился святой Августин, держащий в руках таблички, словно карты бинго. Но дело было вовсе не в том, что изменилось его восприятие света. Когда началась служба, Джеку стало совсем плохо, его переполняла скорбь. Ему приходилось менять позу каждые три минуты: его позвоночник был таким хрупким, что гнулся под тяжестью собственного тела. Но постепенно спокойствие вернулось: к концу этой короткой службы Джек знал, что все будет хорошо – с ним, с Анной, – они справятся. Там, в часовне, в его воображении возник образ огромной люстры с тысячами крохотных огоньков, некоторые из которых вдруг вспыхивали, а потом гасли. И он почувствовал, что Флинн здесь, вокруг него, что, даже если огонек гаснет, огонек, горевший в нем, в Анне, в Марвине, – свет остается. Здесь. Везде.

Вот что пришло к нему в машине незнакомца, что заставило его понять, что он не сможет больше изменить Стюарту. Конечно, он давал клятву, но этого было недостаточно, чтобы остановить его тогда – или сейчас в случае с этим сексуальным плотником, – несмотря на его безграничную любовь к Стюарту. Это был образ Флинн, память о ее уходе, ее жизнь в его мыслях. И это заставило Джека за несколько дней напряженных размышлений сформулировать для себя теорию человеческих типов. Он решил, что каждый человек на протяжении своего бытия должен сделать одну из трех основных вещей: оставить после себя другую жизнь, создать что-то прекрасное или внести в мироздание некое совершенство. Джек никогда не станет отцом ребенка – биологическим, во всяком случае, – и склонности к искусству у него нет, поэтому ему оставалось только сделать мир лучше. У Джека не было никаких гуманистических инстинктов, как и у большинства людей, поэтому он решил начать с себя. Ему нужно попытаться стать более возвышенным и нравственным человеком. Он может помочь вырастить чудесного ребенка; такого, который не будет делать плохих и необдуманных выводов из мелочного чувства собственного достоинства и высокомерия. Это будет дитя, которое вырастет добрым и великодушным и которое на примере Джека будет знать, что любовь нельзя купить. И если природа играет какую-то роль в создании личности, у ребенка Стюарта гораздо больше шансов стать более значительным, чем ребенком, собранным из ДНК Джека. Он так долго был жалким и ожесточенным, что это не могло не сказаться на его генах. Цинизм – самая ужасная черта характера Джека – сам по себе был чем-то безнравственным.

Несколько часов спустя Стюарт все еще не появился. Когда Джек проснулся, было уже три тридцать, а Стюарт все не давал о себе знать. На улице шел сильный дождь. Джек начал набирать номер сотового телефона Стюарта, но повесил трубку, когда услышал шум подъезжающей машины. Он выглянул: Грета, без своей дочки, что могло означать только одно.

– Джек! – позвала женщина, вбегая в дом.

– У тебя овуляция, – сказал он.

– Стюарт застрял в пробке, а у меня овуляция. Он снял с нее пальто и закрыл дверь.

– Что значит «застрял»? Сегодня суббота? Какие могут быть пробки?

– На Сторроу-драйв врезались четыре машины, и все перекрыли.

Джек набрал номер Стюарта.

– Я проехал ровно три фута, Грета, – раздраженно произнес Стюарт, даже не поздоровавшись.

– Ты где? – громко спросил Джек, перекрикивая шипение на линии и автомобильные гудки.

Стюарт застонал:

– Нет, и ты туда же. За последний час я шесть раз общался с Гретой. Я ничего, повторяю, ничего не могу поделать.

Джек слышал, как быстро шуршат дворники на ветровом стекле.

– Я звоню не для того, чтобы поболтать. У Греты начинается овуляция.

Стюарт вздохнул:

– Эй, я слышал об этом уже двадцать раз.

– А я снова тебя спрашиваю, где ты?

– На пересечении Бэйкон и Чарльз. Джек повесил трубку.

– Как долго яйцеклетка жизнеспособна?

– Я недавно читала статью, в ней говорилось, что это длится всего несколько часов. Никто точно не знает. Но сейчас самое время, я чувствую это.

– Ну, может, оно подождет. – Он собирался сказать, что, может, ей стоит пойти в прохладную комнату, чтобы яйцеклетка не испортилась, но понял, как смешно это прозвучит.

– Может быть, ты останешься восприимчивой гораздо дольше? Ты можешь?

Грета посмотрела на него:

– Откуда я могу знать? Ты думаешь, его можно уговорить?

– Спокойно, спокойно. – Джек был в растерянности.

– Извини, но у меня не было такой овуляции уже на протяжении многих месяцев. Я разочарована. Я думала, это будет чудесный момент.