Конечно, единомышленники у Невзорова были, иначе его журнал так долго не просуществовал бы: не раз, видимо, он получал со стороны сочувствующих его проповедям материальную поддержку, а после войны в его журнал направлялись пожертвования в пользу «разоренных от неприятеля». Однако круг таких доброжелателей был невелик, и в апреле 1815 года Невзоров поневоле прекратил журнальную деятельность. Надо еще удивляться, как у него хватало энергии поддерживать издание, несмотря на явный неуспех. Очевидно, нравственной опорой было сознание необходимости бороться с «философией мира сего» во что бы то ни стало. «Отчего не так много на него подписываются? – наивно спрашивал он в январе 1809 года, рассуждая о судьбе «Друга юношества». – Оттого ли, что он не заслужил благоволения публики? Благодарение Богу, сколько мне удалось слышать об нем суждений, я почти ни от кого не слыхал, чтоб его хулили, но еще большею частью называют хорошим. Что ж тому причиною?.. К несчастью, должно сказать, что у нас ныне особливо не очень любят, что в самом деле хорошо, а любят то, что льстит нашим чувствам, приятно и нравится слабостям. Но это уже не моя вина: я хочу быть другом юношества, а недругом или притворным другом никому быть не хочу»[396].

Таким образом, журнальная деятельность Невзорова, несмотря на все его упорство, закончилась полной неудачей[397]. Но если как журналист Невзоров не может привлечь сочувственной памяти потомства, то его «презельная горячесть» к некоторым явлениям общественной жизни вызывает невольное изумление: тут ярко сказалась и его страстная натура, и горячая вера в истинность масонского учения, и способность в сознании своего гражданского долга самоотверженно бороться с неправдой жизни. Это особенно обнаружилось в то время, когда со стороны некоторых представителей официальной церкви начался решительный поход против масонского учения. Понимая, как настоящий масон, всю разницу между «внутренней церковью» и «церковью наружной», Невзоров решительно встал на защиту масонских идей.

Так, в 1816 году настоятель московского Симонова монастыря архимандрит Герасим (Князев) заявил, что он начал получать приносимые в монастырь «новонапечатанные книжки». При этом, по словам архимандрита, «добренькие сыны греко-российской церкви» со слезами выражали изумление, как можно было допускать такие книги. Архимандрит сначала полагал, что вряд ли правительство допустило бы печатать что-нибудь вредное, но когда ему принесли «Мучеников» Шатобриана, «О таинстве креста» (1814), «О нетлении и сожжении всех вещей» (М., 1816), «Победную повесть» и книги, «особливо до каменщиков относящиеся», то он написал в Петербург соответствующее донесение, указывая на необходимость «попещись» и утверждая, что «иначе это зло, чем далее, тем более будет усиливаться». Когда Невзоров узнал об этом и получил список с донесением Герасима, он составил обширное возражение, «ругательное всему духовенству». Это возражение широко распространилось по всей Москве и вызвало большие толки.

Наряду с догматическими вопросами, которые Невзоров пытается осветить возможно шире, хотя не всегда с одинаковой убедительностью, он делает такое замечание: «К несчастию, выходит на поверку, что наши духовные начинают ожесточаться против Штиллинга и других истинных проповедников слова Божия. Нельзя, к сожалению, здесь пройти молчанием, что древле и ныне, по всей Европе и всем христианским государствам в свете, и даже, наконец, у нас в России против истинно христианских книг первые восстают духовные… Полвека у нас продолжается издание разных философских, к падению религии служащих книг, вольтеровских и подобных, но я не слыхал, чтобы духовенство, движимо будучи ревностью к истинному христианству, решилось делать правительству против заразительных сих книг формальные представления. Но лишь только дается свобода выходить истинно христианским сочинениям, оно первое начинает против них вопиять… Скажите по совести: отчего это? Нетрудно решить сие: без сомнения, оттого, что мы любим больше с Иисусом быть на свадьбе в Кане, где всего вдоволь, и попировать в Вифании, но от Голгофы прочь. Мы избрали место для Иисуса на бесконечной высоте от нас, посадили его на драгоценном престоле, дали ему порфиру, корону, свиту и в таком виде кланяемся ему во храме, хвалим и величаем, когда летят от него мешки золота и серебра, бархаты и меха собольи, бриллиантовые кресты и панагии, бочки стерлядей и т. п. Но, если он начнет подходить к нам в смиренном одеянии и вопиять: “Горе вам”… – тогда мы распыхаемся, раздираем ризы и вопием: “Да он же не Левина колена, а Иудина! Как он смеет нам так говорить! Скорее дреколия, гвоздей!”»

Подверг Невзоров сомнению и «добреньких сынов греко-российской церкви», друзей Герасима: «Это, говорят, богатые здешние торгаши. Спросить бы их, по совести, какая, по их мнению, Церковь Христова? Во время войны 12-го года от крови и слез они нажили миллионы, а из всего этого какую-нибудь пятисотую часть употребят на создание какой-нибудь монастырской стены или сделание где-либо из честолюбия придела, во имя ангела своего или жены, и то потому, что прямо во имя свое не позволяется сделать придела. Нет, “вниде Иисус и разгна вся”»…[398]

Это страстное возражение возмутило и значительную часть духовенства, и «добреньких сынов». Некий коллежский асессор Алексей Соколов, «движимый духом ревности», обратился в Синод с просьбой «учинить законное определение о возражениях Невзорова и о самых выпущенных по публикам им одним несправедливо защищаемых, нелепых книгах, и упоминаемые им в том возражении книги и подобные им… сжечь или остановить». Правда, Синод поручил объявить Соколову, что «изъявляемая им ревность неуместна, при той со стороны правительства бдительности, которою охраняется неприкосновенность истинной веры, мир и тишина православной нашей Церкви», но от такого ответа ожесточение против Невзорова еще более усилилось. К тому же правительство скоро стало относиться к масонским книгам с постепенно возрастающей подозрительностью, и московские противники масонов почувствовали под собой твердую почву. Началась осада «Сионского вестника», который обвиняли даже в «посягательстве на священность земной власти»[399]. По словам Невзорова, за месяц до прекращения «Сионского вестника» представители московского духовенства и светские люди, «по санам своим известные», предсказывали с торжеством, что закрытие журнала неминуемо.

Невзорову предстояло оказаться в лагере побежденных, но он не собирался сдаваться. В послании к О. А. Поздееву 23 июня 1817 года[400] он говорит, что выступление его против архимандрита Симонова монастыря продиктовано было «истинно одною ревностью защитить книги, христианство проповедующие, против которых опять начинают уже злиться по причинам истинно не христианским, а по видам только барышничества и самолюбия». С глубокой грустью он замечает, что теперь «поносить стараются А. Ф. Лабзина», которого нужно бы благодарить за издание книг. По его мнению, буквальные и сущность христианства составляющей мистики не терпящие книжники и фарисеи и ныне суть те же, «которые судили верховного начальника нашего Спасителя Иисуса во дворе Каиафы». Для Невзорова враги масонства были врагами христианства.

Иллюстрация