– Можно ли по делу предъявить кому-то обвинение? – спросил Трубин.

– Да, можно, – ответил я. – По статье 69 УК РСФСР[61].

Услышав мой ответ, Трубин задумался.

– Николай Семенович, – продолжал я, – такое решение действительно основано на законе, но после смерти Сталина в стране не возбуждалось и не направлялось в суд ни одного дела о вредительстве. Нас просто не поймут. Пойти по этому пути при такой сложной политической обстановке в стране – это дать прямой повод к еще более резкой конфронтации с российским руководством и демократическим движением в России. Дело следует прекратить.

Меня полностью поддержал Кравцев.

– Пожалуй, вы правы, – сказал Трубин. – Выносите постановление о прекращении дела.

Это было одно из последних решений последнего генерального прокурора СССР.

8 января 1990 года я впервые переступил порог известного кабинета на пятом этаже административного здания по ул. Пушкинская, 15а (ныне Большая Дмитровка), где размещался центральный аппарат Прокуратуры СССР. В глубине кабинета за массивным, сталинских времен столом восседал полный, несколько обрюзгший человек-легенда советской юриспруденции генеральный прокурор Союза ССР Роман Андреевич Руденко. Коротко остановившись на том, какое высокое доверие оказано, Руденко тут же подписал приказ о моем назначении следователем по особо важным делам при генеральном прокуроре СССР, то есть при нем.

Второй раз я увидел Руденко, когда его хоронили. Из жизни ушел не имевший высшего юридического образования, но безусловно одаренный человек, государственный обвинитель на Нюрнбергском процессе, устраивавший на протяжении многих лет по занимаемой должности двух генеральных секретарей ЦК КПСС.

Роман Андреевич верой и правдой служил властям предержащим, и вопросы соблюдения законности, которую называли социалистической, были для него важны настолько, насколько служили интересам правящей партии. Чего стоило дело двух знаменитых валютчиков начала 60-х Рокотова и Файбишенко. Под них дважды изменили действующий уголовный закон в сторону отягчающих признаков состава преступления и в конечном счете по желанию Хрущева расстреляли. Естественно, на столь грубое нарушение принятых в цивилизованном мире правовых норм Руденко не отреагировал.

Эпоха «реформаторства» сменилась так называемым застоем. Эти годы стали временем беззастенчивого присвоения госсобственности начиная от проступков мелких несунов на госпредприятиях до крупнейших цеховиков-миллионеров, грабивших государство по-крупному, фактически поголовного взяточничества, особенно в республиках Средней Азии и Закавказья. Умение делать деньги противозаконным путем становилось психологической установкой миллионов граждан огромной страны.

Довольно наглядно это проявилось при допросе высокорангированного взяточника начальником следственной части Прокуратуры СССР Каракозовым. В нем участвовал и я.

– Герман Петрович, – вопрошал крупный в прошлом партийный функционер, – неужели вы не понимаете, что нельзя рубить сук, на котором строится система? Без подачек и подмаза нормальная хозяйственная деятельность невозможна. Одни решают вопросы, другие имеют реальный доход. Не делиться при такой системе нельзя, ибо без этого не проживешь.

Каракозов, помолчав, спросил:

– Неужели вы полагаете, что в связи с вашим арестом перепуганные чиновники перестанут брать? Нет, конечно!

– Так зачем же я сижу?! – радостно воскликнул взяточник.

Каракозов с хитринкой улыбнулся:

– Но, батенька дорогой, согласитесь: не бороться с этим нельзя.

– Не понимаю вас, – продолжал горячиться обвиняемый. – Ведь берут все поголовно, и прокуратуре это хорошо известно. Почему взяли именно меня?

– Значит, лично вам не повезло, – ответил Герман Петрович.

Действительно, коррупция к концу 70-х стала приобретать угрожающие размеры. Необходимость борьбы с тем, что разъедало устои государства, понимали многие честные люди, и прежде всего председатель КГБ СССР Юрий Владимирович Андропов.

Оперативные службы его ведомства все более активно вели разработки преступлений, совершаемых в сфере экономики. Подставляться официально как организатор противокоррупционной кампании Андропов не хотел, поэтому собранные материалы передавали, как правило, в Прокуратуру СССР для официального расследования.

Уже тогда Андропов понимал, что руководители союзной прокуратуры не в состоянии обеспечить решение назревших проблем. Вследствие многоходовых комбинаций первым заместителем прокурора РСФСР, а затем генеральным прокурором СССР назначили прокурора Воронежской области Александра Михайловича Рекункова. Заместителем прокурора РСФСР по следствию, а затем заместителем генерального прокурора СССР по этому же участку работы стал бывший прокурор Ульяновской области, впоследствии инструктор отдела административных органов ЦК КПСС Виктор Васильевич Найденов. Оба они пришли в Прокуратуру СССР в бытность Руденко и начали работу в столь высоких должностях под его непосредственным руководством.

Какие бы участки работы ни курировали заместители генерального, самой реальной властью и влиянием обладал начальник Главного следственного управления. Полным хозяином следствия в стране, которое Руденко полностью отдал ему на откуп, стал Найденов. Свою деятельность на новом посту Виктор Васильевич начал с проверки организации и результатов работы следственной части. Состоявшаяся вскоре коллегия закончилась освобождением от занимаемой должности ее начальника Рыбакова.

Вообще, следственная часть Прокуратуры СССР всегда была элитным подразделением. После войны, когда следственный аппарат был только в органах прокуратуры, следователи районного звена именовались народными. В прокуратурах областей были старшие следователи, и только в республиках – следователи по особо важным делам. Шесть таких же должностей было при генеральном прокуроре СССР.

Как рассказывал Каракозов, переведенный из прокуратуры Москвы в центральный аппарат еще в 50-х годах, «важняков» все боялись как огня. Когда они приходили на службу, многие старались не попадаться им на глаза. Именно эти следователи готовили материалы с советской стороны к Нюрнбергскому процессу, расследовали дело Берии.

Как-то Каракозов рассказал мне забавную историю, ставшую известной ему от следователя Царегородского. На встрече глав антигитлеровской коалиции в Ялте обсуждался вопрос о расследовании преступлений нацистов. Неожиданно Черчилль спросил Сталина: