Наконец умолк последний офицер. Пытаясь отогнать усталость и страх, Вар ущипнул переносицу и задумался.

– Что нам делать? – спросил Туберон. Он тоже был здесь, несмотря на пропитанную кровью повязку на левой руке.

Взгляды офицеров давили на плечи наместника свинцовой тяжестью.

– Скажи, Арминий готов пойти на переговоры? – спросил Цейоний. Сегодня он показался Вару тщедушнее, чем обычно.

До этого момента никто не решался произнести имя Арминия. Вара это раздражало ничуть не меньше, чем если б его офицеры склоняли херуска на все лады. Они же пытались ходить вокруг да около. Понятно почему: именно Вар поверил херуску на слово, когда тот принес ему весть о мятеже ангривариев. И вот теперь это имя произнесено, подумал наместник.

– Арминий – вероломный предатель, сын грязной рябой шлюхи. Пока он не подавал нам никаких сигналов, что заинтересован в переговорах… Почему ты спросил?

– Мы могли бы капитулировать, – покраснев, выпалил Цейоний. – Может, он рассчитывает получить от нас выкуп?

Несколько офицеров сердито шикнули на него, но грозных окриков не последовало ни одного. Вместо этого все пристально посмотрели на Вара.

Странно, но слабость Цейония придала военачальнику сил.

– Римляне не складывают оружие перед дикарями и варварами! Они ниже нас. Они практически животные. Мы будем сражаться – до самого конца!

Все громко выразили свое согласие. Лишь Цейоний поник головой.

– Каковы твои дальнейшие распоряжения, наместник? – спросил Луций Эггий, не до конца растерявший огонь в глазах.

– Те раненые, которые не могут идти, получат право выбора, – произнес Вар. – Либо умереть от руки своих товарищей, либо быть брошенными утром на произвол судьбы. Остальным раненым придется шагать наравне со всеми или же разделить участь тяжелораненых. Объедините обескровленные центурии, создайте из них полноценные, желательно из солдат одного и того же легиона. Приказываю также подсчитать все имеющиеся в наличии мечи, щиты и копья. Прежде чем мы выйдем маршем, каждый способный держать оружие в руках солдат должен иметь полноценное снаряжение.

– И куда мы пойдем? – уточнил Туберон.

– Назад нам дороги нет, с одной ее стороны – болото. Варвары перережут нам путь на холм. Таким образом, нам остается одно: двигаться в том же направлении, что и сегодня, – на юго-запад, к берегам Лупии, – сказал Вар и посмотрел на офицеров. На их лицах читалось разочарование. «Болваны, – подумал он. – Неужели они рассчитывали, что у меня найдется некий волшебный способ уйти отсюда? Или что нам на помощь придут боги?» – Все ясно?

В ответ прозвучало невнятное бормотание, но кое-что наместник расслышал: «Да», «Мы поняли», «Все понятно».

– Завтра в авангарде должен был идти Девятнадцатый легион, – сообщил легат. – Но он понес самые тяжелые потери. Я подумал, может, его место займет какой-то другой?

Вар тотчас вспомнил про Тулла, которого он обидел, и про Восемнадцатый. Насколько ему известно, центурион жив. Возможно, что завтра самый тяжелый удар примет на себя голова колонны. С другой стороны, у авангарда будет самый лучший шанс оторваться от остальной армии и спастись. Если Марс и Фортуна не отвернутся о них, такой доблестный солдат, как Тулл, выйдет из этого побоища живым. Для Вара это был единственный способ загладить свою вину перед центурионом.

– Отлично. В авангарде пойдет Восемнадцатый.

– Как прикажешь.

– Все свободны, – приказал Вар. Ему хотелось побыть одному. Нет, не спать, потому что сон не шел к нему, а чтобы вознести богам молитвы, чтобы те завтра сохранили жизни хотя бы некоторым солдатам. Ведь без их защиты живым отсюда не выйти никому.

Он вновь ощутил во рту горький привкус цикуты, по крайней мере ему так показалось. «Нет, смерть Сократа не для меня, – подумал Вар, сжимая пальцами рукоятку меча. – Если понадобится, я уйду из этой жизни как солдат».

Еще не рассвело. Пизон стоял в темноте, дрожа в мокром плаще, который теперь весил вдвое тяжелее сухого. Тысячи солдат вокруг него были в том же самом положении, что удерживало его от жалоб. Мокрые, озябшие, голодные, с натертыми ногами. У кого-то имелись ранения, и если они вовремя не дойдут до лагеря или лазарета, то дни их, если не часы, сочтены. Пизону в этом отношении повезло: он был в числе тех немногих, кого боги пока миловали. Краем глаза легионер наблюдал за ближайшим к нему соратником с глубокой резаной раной в левой ноге. Обычно такая рана не считалась серьезной, но здесь она была сродни вспоротому животу, ибо отстать значило умереть. Легионер постоянно переминался с ноги на ногу. Даже опираясь на копье, словно на костыль, он мог перенести вес со здоровой ноги на больную не больше чем на несколько мгновений. Бедняга, подумал Пизон. По большому счету перед ним был живой труп.

Он вновь задумался над собственным положением. Вскоре он – да и все остальные – будут мертвы. И с этим, да будет проклят Гадес, ничего не поделать!

Они ждали Тулла. Тот ушел проверить состояние оставшейся части когорты. Когда он вернется и когда пропоют трубы – если в них еще есть кому трубить, – они покинут лагерь. «Лагерь?» – грустно усмехнулся про себя Пизон. Ни оборонительного рва, ни насыпи, ни ворот, ни улиц, всего с полдесятка палаток… Разве это назовешь лагерем? Неудивительно, что варвары напали на них ночью. К счастью для него и остальных солдат Тулла, они спали в самой середине. Тем, кто оказался с краю, повезло меньше. Никто не услышал, как дикари крадучись вынырнули из темноты. По слухам, их дерзкая вылазка стоила жизни больше чем сотне легионеров. Не говоря уже о раненых.

– С тобой всё в порядке? – спросил Вителлий и ткнул его локтем в бок.

– Да, – ответил Пизон, искренне обрадованный вниманием к собственной персоне. – Я жив. А это, как ты говорил, самое главное.

– Это точно. Мы здесь, мы живы, и никакие вонючие варвары не помешают нам вернуться в Ветеру.

Стоявшие рядом солдатом что-то пробормотали в знак согласия, но большинство промолчали. Несмотря на все усилия Тулла и Фенестелы поднять их боевой дух, тот давно улетучился. Пизон, конечно, никому в этом не признался бы, но если б не Вителлий, он давно свалился бы где-нибудь на обочине. Опасения, терзавшие его с той самой первой, кровавой засады, подтвердились. Тулл оказался прав. Германцев, готовых атаковать их армию, были многие тысячи. Казалось, здесь собрались все их племена. Все два предыдущих дождливых дня они жали здесь свою кровавую жатву, как земледелец собирает урожай пшеницы. Солдаты вокруг Пизона падали, словно срезанные серпом колосья. Из их контуберния в живых осталось лишь трое – он, Вителлий и еще один солдат.

Пизон искренне горевал по ним – троим мертвым и одному искалеченному. Но после смерти Афера борьба утратила для него всякий смысл. Афер – волосатый, круглый, как бочка, и крепкий, как гвозди, – был моральной опорой всего их контуберния. Он с самого начала взял Пизона под свое крыло. И опекал его до самого конца. Афер умер, чтобы он мог жить. Стоило Пизону это вспомнить, как по его щеке скатилась слеза. Огромный варвар одним ударом дубинки разнес в щепы его щит и размахнулся для очередного удара. Лишившись щита, беспомощный и безоружный, Пизон запаниковал. Но Афер прыгнул вперед и, загородив его собой, вонзил в брюхо варвару меч. Пизон даже не успел его поблагодарить. К тому моменту, когда в сражении возникла небольшая передышка, Афер был уже мертв; из-под его войлочного подшлемника в липкую грязь вываливались серые мозги…