Иногда наступали периоды прозрения, и он опять с полной ответственностью относится к своим обязанностям. Тогда он спокойно и рассудительно обсуждал с родителями свою будущую семейную жизнь, предстоящую поездку в Копенгаген и объяснение с Дагмар.

Александру порой казалось, что он «пережил свои желания», но наступали другие минуты, и все опять возвращалось: тоска, грусть, неотступные мысли о М.Э.

Сын Царя, конечно же, знал, как «появляются дети» и у него были возможности найти простой и доступный путь к «ласкам и блаженству». Но его искренняя и цельная натура не принимала и не понимала, как можно вступать в отношения с женщиной без любви. А любовь – значит, брак, значит, на всю жизнь. В том не сомневался. Это вечное раздвоение личности, беспрерывная борьба между тем, чего хотелось, и тем, что он был обязан делать, истомила, измучила. В конце концов принял невероятное решение: отказать от Короны и жениться на Мещерской. Это был вызов всему и всем; на такое мог решиться только человек с сильным характером.

19 мая 1866 года вечером Император пригласил сына для разговора. Не успели затронуть никакой еще темы, как Александр сразу же выпалил: что не хочет ехать в Данию, так как чувствует, что не может любить Дагмар, потому что любит Мещерскую. Отец был ошарашен, онемел, а Александр решил все довести до конца, сказав самое страшное: он отказывается от прав на Корону.

Придя в себя, император разразился таким гневным монологом, пришел в такую ярость, в состоянии которой сын его никогда не видел. «Что же ты думаешь, – вопрошал Александр II, – что я по доброй воле на своем месте? Разве так ты должен смотреть на свое призвание? Знай, что я сначала говорил с тобой как с другом, а теперь я тебе приказываю ехать в Данию, и ты поедешь, а княжну Мещерскую я отошлю».

Это стало крушением всех надежд и мечтаний, всего того, о чем Александр так долго и основательно думал. Сын не ожидал, что разговор примет подобный оборот, что Папа́ откажется понимать его. Особенно его задели слова об участи «милой Дусеньки». Александр попытался вступиться за нее, взяв всю вину на себя. Император же не хотел ничего слушать и заявил, чтобы тот «вышел вон», так как «он его знать не желает». Это явилось жестоким ударом. Но воля Царя – закон, и здесь спорить не о чем.

Александр удалился, неся тяжелый груз разбитых чувств. На душе было черным-черно. Он себе не принадлежит. Теперь в том не оставалось сомнения. «О Боже, что за жизнь, стоит ли того жизнь после этого. Зачем я родился, зачем я не умер раньше».

Прошло несколько дней, Наследник успокоился, а отец с матерью и словом его не укорили.

Он начал готовиться к встрече с Дагмар. Почти каждый день виделся с Мещерской. Встречи эти стали походить на те давние, когда были лишь добрыми друзьями. Потрясений уже не бывало.

Отъезд в Данию был назначен на 29 мая. Утром того дня он пошел попрощаться с некоторыми из придворных. Войдя в длинный коридор Лицейского корпуса, здания, примыкающего к Большому Царскосельскому дворцу, он увидел Мещерскую, шедшую по своим фрейлинским делам.

Что-то с ними вдруг необычное случилось. Прозвучали какие-то слова, затем взялись за руки, вошли в какую-то пустую комнату. Княжна бросилась на шею Александру, и они слились в страстном поцелуе. Время остановилось. Стояли, обнявшись, и трепетали, и целовались, целовались без конца. То, о чем он мечтал давно, о чем грезил в своих юношеских мечтаниях, сбылось: желанная М.Э. в его объятиях. Она принадлежала ему и страстно призналась, что всегда любила только его одного и никого никогда больше не любила. Эти слова наполнили душу Александра горестно-сладостной радостью.

Но все уже окончательно и навсегда определено. Им не суждено быть вместе. Судьбу нельзя выбрать и переиначить.

Простились. Цесаревич спешил на яхту «Штандарт», отправлявшуюся в Данию. У Марии – своя дорога.

В следующий раз их пути пересекутся через год, в Париже, куда Цесаревич приедет с отцом по приглашению Императора Наполеона III. Там, «в столице мира», он увидит княжну в доме ее тетки княгини Е.А. Барятинской (1826–1902)[46], а вскоре узнает, что княжна помолвлена с молодым и богатым Павлом Павловичем Демидовым, князем Сан-Донато (1839–1885).

Цесаревич будет рад за нее и искренне пожелает ей счастья. А еще через год до него дойдет скорбная весть, что Мария родила сына Элима (1868–1943) и умерла на следующий день в тяжелейших муках. Ей только исполнилось 24 года…

Глава 17. Счастье датской Принцессы

Дочь Датского Короля ждала русского гостя. Посланец далекой восточной Империи занимал все ее мысли. Она готовилась к своей будущей судьбе с трепетом и надеждой. Прошло менее года со дня смерти ее первого жениха, но Дагмар уже знала, что теперь второй сын Царя приедет просить ее руки.

Внешностью и характером он мало напоминал покойного Никса: молчаливый, не расположенный к шуткам и веселью. Но они познакомились при таких обстоятельствах, что было совсем не до шуток…

Королевскую дочь заворожило другое: сила, исходившая от этого Царского сына. Он был похож на могучего народного героя, волновавшего воображение девушки. Еще подкупала его честность. За непродолжительные моменты их встреч она то почувствовала не раз. Он так искренне переживал утрату брата, так неподдельно горевал, что никаких сомнений в доброте его натуры, в любвеобильности сердца не могло возникнуть. Образ Александра связал в сознании Принцессы прошлое и настоящее. Он стал ее надеждой…

В полдень 2 июня 1866 года Царская яхта «Штандарт» появилась в акватории копенгагенского порта, где и стала на якорь. Прошло несколько минут, и подошел королевский катер, доставивший Александра с несколькими сопровождающими лицами на пристань, где ожидал Король со свитой. Состоялись представление, обмен любезностями…

По завершении официальной церемонии Христиан IX пригласил высоких гостей в карету (вместе с Цесаревичем приехал и его младший брат Владимир), которая направилась в загородную резиденцию Королевской семьи Фреденсборг.

В парке кортеж встретился с экипажем, в котором находились Королева Луиза и Принцесса Дагмар. Александр был несколько сконфужен, но старался не показать смущения. Образ возможной невесты вызвал много чувств. «Ее милое лицо мне напоминает столько грустных впечатлений в Ницце и то милое и задушевное время, которое мы провели с нею в Югенхайме. Опять мысль и желание на ней жениться снова возникли во мне», – записал вечером Цесаревич в дневнике.

Было целование рук,