Быстрее, чем Энцелад успел подумать, он выпалил:

— Скажи это ещё раз.

Клаудия выпрямилась, уставилась на него так, как смотрела практически на всех — с презрением и оценкой, будто решала, как именно убить того, кто надоедает ей.

— Нравится, когда тебя оскорбляют?

Лишь после этого вопроса Энцелад понял, как странно прозвучали его слова. И кто только тянул его за язык?..

Он знал, что лучше остановиться, но вместо этого всё же ответил:

— Я давно не слышал кэргорского.

В коалиции говорили в основном на английском и сигридском. Очень редко Энцеладу удавалось поговорить с кем-нибудь на своём родном языке, да и чаще всего эти люди использовали чары понимания и не утруждали себя тщательным изучением кэргорского. Энцелад терпеть не мог такого пренебрежительного отношения к своему родному языку, и то, как легко на нём говорила Клаудия, приятно удивило его. Либо она старательно учила его, а чары понимания сглаживали акцент, либо…

— Ты из Кэргора? — спросил он, наклонив голову.

— Тебе-то какое дело?

— Кэргорцев осталось мало.

Глупая причина, конечно. Очень глупая. Энцелад никогда бы не озвучил её. Он бы вообще никогда не начал разговор первым, особенно с Клаудией. Он почти час просидел в тишине и одиночестве, пытаясь убедить себя в том, что не виноват в смерти Джонатана, и слишком легко переключился на другую тему. Энцеладу было тошно от самого себя, но остановиться он уже не мог.

— Из Старракса, — будто нехотя ответила Клаудия. — Это маленькая деревня возле…

— Таура, — перебил её Энцелад. — Да, я знаю. Был там пару раз.

Клаудия недоверчиво уставилась на него.

— В Старраксе или Тауре?

— И там, и там.

— Не далековато ли от столицы?

— С чего ты взяла, что я из столицы?

Клаудия фыркнула, закатив глаза, и вальяжно закинула руку на спинку дивана, наконец полностью повернувшись к Энцеладу.

— Энцелад Джорадан Эрнандес, сын Эгеона Алвена Эрнандеса и Аканты Лорин Эрнандес, которая раньше была частью известной семьи Витус, племянник Тороса Оррана Эрнандеса и брат-близнец Дионы Одетт Эрнандес. Мне даже не нужно слушать других, чтобы знать о тебе. Слава о твоей семье гремела по всей стране.

— Но не обо мне, — уточнил Энцелад, лишь на мгновение растерявшись из-за того, как легко и просто она напомнила ему о семье, которую он никогда больше не увидит.

— Самый молодой рыцарь, ставший капитаном, надежда Правой Руки Эквейса, тот, кто обесчестил юную Арлинду из семьи…

— Она оклеветала меня, — выпалил Энцелад, чувствуя, как поднимается раздражение.

— Да, я знаю, — всё тем же спокойным тоном подтвердила Клаудия. — Об этом скандале говорили даже в Старраксе, и все были уверены, что чудесный мальчик Эрнандесов не мог такого сделать.

Под конец она едва сдерживала саркастичную улыбку, будто точно знала, как Энцелад ненавидит вспоминать о том скандале. Будто знала, что он, даже будучи невиноватым, действительно чувствует стыд за то, что навлёк на семью такие проблемы — и всё из-за того, что не ответил глупой Арлинде, что тоже любит её. Это было просто смешно, потому что она знала, что вместе они будут только одной ночью, и не была против. А утром едва не на всю столицу раструбила о том, что Энцелад её изнасиловал, и призналась во лжи лишь после того, как к делу был привлечён один из сильнейших магов кэргорского общества.

Клаудия громко рассмеялась — так громко, как если бы в абсолютной тишине прогремел оглушительный выстрел, мгновенно разбивший мнимое спокойствие. Энцелад дёрнулся, но, поняв, что опасности нет, озадаченно уставился на Клаудию. Он никогда не видел, чтобы она смеялась. Не то что смеялась, даже не улыбалась, только скалилась или презрительно кривила губы.

— Видел бы ты своё лицо, — покачав головой, сказала она. Её смех утих так же быстро, как и наступил, и Энцелад бы обязательно решил, что просто рехнулся и ему всё это привиделось. — Диона была права. Злить тебя очень весело.

Энцелад напрягся. Хотелось встряхнуть ведьму, сказать ей, чтобы держала язык за зубами и не говорила о том, чего не понимает, но проблема была в том, что она как раз-таки всё понимала. Она слышала Диону, говорила с ней, и сестра охотно рассказывала ей секреты Энцелада и подтрунивала над ним даже теперь, когда её не было в живых.

Он бы стерпел, если бы Диона стояла рядом и он сам слышал её голос. Если бы была жива. Но Диона мертва, а Иснан, убивший её, сбежал, потому что Энцелад позволил себе сомневаться.

Он выпрямился, поставил лук, оперев его верхним плечом о подоконник, и подошёл к Клаудии. Она как раз поднимала бутылку с вином, когда Энцелад перехватил её и сделал большой глоток.

— Ketas, — фыркнула Клаудия, закатывая глаза. — Хочешь пить — иди, пей, но не здесь.

— Ты первая начала, — побормотал Энцелад и сделал ещё один глоток.

— Я не виновата, что Диона и впрямь молчала.

Она произнесла это так тихо, что Энцелад, вообще-то, не должен был её услышать, но услышал. Он склонил голову набок, смотря на Клаудию, и, чувствуя, как вино медленно разливается по телу, принося лёгкое опьянение и тепло, спросил:

— Ты не слышишь её?

Клаудия опёрлась подбородком о ладонь и смерила его долгим изучающим взглядом. Энцелад десятки раз видел, как она точно так же смотрит на Гилберта — в основном во время совместных обедов или ужинов, когда Фортинбрасу удавалось убедить её составить им компанию. Большую часть времени она всех игнорировала и молчала, но если и вступала в разговор, то несколькими меткими фразами могла смутить Гилберта и поставить его в неловкое положение. С Энцеладом это не работало — поэтому Гилберт и приставил его, а не кого-либо другого.

И сейчас ему впервые стало неуютно. Клаудия смотрела так, будто могла силой мысли раздробить ему кости, переломать его всего, а он бы даже не сумел защититься.

Энцелад сделал ещё один глоток.

— Нет, — наконец сказала Клаудия. — Сегодня она молчала.

Пальцы Энцелада дрогнули и едва не выпустили бутылку.

Клаудия говорила с кем угодно, но не с живыми.