— …Ты, плеть, зачем меня перебиваешь? Я разрешил тебе перебивать? Ты слушай, плеть. Руслан к утру пригонит восемь фур, плеть, фибропеноблока… Как, не пригонит?.. Как, звонил? И ты мне, плеть, ни слова не сказал? Коххера, я не понимаю!.. Ыптоемыть!.. Нет, это ты меня послушай! Я говорю, а ты молчи, или отправлю нахыи и навсегда! Ты слушай, слушай, тоимыть, сюда. Если мне кто звонит, тоймыть, ты должен, йоптую, немедленно докладывать… Так, хватит, ниипи мне мозг! Что он конкретно говорил? Где фуры, плеть?.. Он что, он апезьнел совсем?

Мужчина в дальнем углу зала пил пиво с той же ленивою размеренностью, как будто и не слышал ничего. И женщина его не просыпалась. Женщины с тортом и шампанским продолжали перешептываться, не поднимая голов, не повышая голоса. Подошла официантка, и Гера дал ей двести двадцать рублей десятками, попросив добавить еще сто граммов водки. Пробормотав «хватит тебе», официантка сгребла деньги, сорок рублей оставила на скатерти и вернулась за стойку. Парень за спиной молчал и, слушая мобильник, сопел, будто во сне.

— …Так, я все понял, — заорал он, словно бы проснувшись. — Звони ему! Предупреди: я стрелку забивать не буду, на счетчик ставить, плеть, не буду; я соберу простое человеческое совещание и доложу инвесторам, какое он гывно, и пусть он после не со мной, а с ними разбирается… Так и скажи: гывно. И не простое — ахьенное гывно! Все!

Гера угрюмо обернулся. На этот раз парень поймал его взгляд. Сунул мобильник в карман штанов с лампасами, глядя Гере в глаза, сделал долгий и шумный глоток вина из фужера. И, наконец, сказал спокойно:

— Я дико извиняюсь. Есть вопросы?

— Нет. Уже нет, — ответил Гера.

— По-моему, есть. Ты говори, какие у тебя вопросы.

Гера сказал негромко:

— Мы здесь не в вашем офисе.

— Понятно, что не в офисе, — сказал, подумав, парень. — Я дико извиняюсь, но я не понимаю: в чем вопрос?

— Я же сказал, уже ни в чем, — ответил Гера. — Но нам здесь всем нет дела до ваших дел.

— Ясное дело, что нет дела, — ответил удивленно парень. — Но я опять не понимаю: в чем вопрос? Я что, кому-то тут мешаю?

Гера невольно огляделся, ища поддержки. Но женщины, прервав свой шепот, глядели на него настороженно и недовольно, как если б это он нарушил их покой. Мужик в дальнем углу глядел на него неодобрительно. И спутница мужика, проснувшись, тоже глядела на него с тяжелым, сонным недоумением.

— Я просто думаю, не стоит разговаривать в кафе по телефону… или в других местах, где люди… Где все хотят спокойно посидеть, поговорить, подумать…

Парень нахмурился и переспросил:

— То есть нельзя, плеть, в кабаке поговорить по телефону?

— Наверно, можно… но не нужно, — поморщился Гера, ничего уже так не желая, как прекратить весь этот разговор.

— Кто ты такой, плеть, чтобы запрещать нам говорить по телефону?

— Я и не запрещаю, — отмахнулся Гера.

— А ты попробуй запрети. И сразу тебе, йоптую, нечем будет запрещать… Не любишь, если говорят по телефону, — сам и не говори.

— А я и не говорю.

— Вот и не говори, а нас учить, йоптоемать, не надо. Ты понял, плеть?

Гера устал:

— Я понял.

Все продолжали на него глядеть с недоброй укоризной. Он громко повторил:

— Я понял! — и в тот же миг его мобильный телефон забившись, как подстреленный, на скатерти, выдал начало увертюры из «Севильского цирюльника». Гера в испуге глянул на дисплей; там высветилось: «Таня». Гера виновато обернулся. Парень глядел ему в глаза с усмешкой. Подруга парня, обернувшись, тоже глядела на него. «Цирюльник» все звучал с надрывом, но Гера не решался взять мобильник в руки. Взял наконец, с трудом сдержал себя, чтобы не побежать. Шел к выходу; мобильник верещал в горсти. Как только Гера оказался на крыльце, увертюра в телефоне смолкла, но продолжала клокотать, ликуя, в горле.

Пальцы дрожали; Гера нашел кнопку с зеленой меткой и дважды изо всех сил ее вдавил. Ждал ответа, и увертюра распирала его душу всей полнотой оркестра — оркестр в нем смолк, как только в телефоне сухо прозвучало:

— Аппарат абонента не отвечает или находится вне зоны действия сети.

— Плеть, плеть, плеть, плеть! — выкрикнул Гера в отчаянии.

Сел, вдруг устав, на цементное крыльцо, уставился в зигзаги трещин на асфальте, возненавидев себя с такой силой, что не сумел своей же ненависти вынести и поспешил возненавидеть парня с ключами. Подумал: «Убил бы гада», — и ощутил, как кто-то примостился рядом на цементе. Скосил в страхе глаза и успокоился: рядом был не этот парень, а мужчина из дальнего угла. Мужчина пожевал мокрыми губами и спросил:

— Ты тот, который из Москвы?

— Да, — неохотно ответил Гера. — Откуда вы обо мне знаете?

— Все знают… Оттягиваешься?

— Немного.

— И мы немного, — сказал мужчина как бы с сожалением. — Приехали купить мясорубку, электрическую; давно хотели… В Селихнове простую мясорубку хрен где купишь, а электрическую и не увидишь никогда. Зашли немного оттянуться — и не купили мясорубку… И мясорубку не купили, и на автобус не успели.

— Вы из Селихнова? — спросил Гера.

— Я разве не сказал?.. Теперь автобус только утром. Теперь нам и тебе — ночь на вокзале кантоваться.

— Надеюсь, без меня, — сказал Гера с тревогой.

— Пешком пойдешь?

— Да хоть бы и пешком.

— Пешком ты не дойдешь… — Мужчина уронил голову на грудь и замолчал надолго, засыпая. Потом очнулся и сказал: — Когда дойдешь, ты Панюкову своему скажи: я, может, у вас буду послезавтра или завтра. Я обещал смотреть его корову. Чего там у него с коровой?

— Корова как корова. Я и не знаю, что с коровой.

— Посмотрим, что с коровой… Ты успокой его, скажи: ветеринар все помнит хорошо и будет послезавтра… Он обо мне тебе рассказывал?

— Нет.

— Он обо мне не любит говорить, — как будто с сожалением, но и самодовольно произнес ветеринар. — Не любит-то не любит, а как корову надо посмотреть — сразу ко мне, к кому ж еще, и сразу забывает, что не любит…

За спиной лязгнула дверь, ветеринар и Гера обернулись. Спутница ветеринара стояла в дверях, раскинув полные руки и держась ими с двух сторон за дверную раму. Она дышала сипло и, задумавшись о чем-то, пыталась разглядеть что-то, ей одной известное, за дальним киоском, за грудой пустых темно-зеленых пластиковых ящиков, за темными, как ящики, кустами, но глаза ее, казалось, ничего перед собой не видели.

— Да тут я, Саня, тут я, ты не бойся, — сказал ветеринар, оперся горячей и мокрой ладонью о плечо Геры и, помедлив, встал с крыльца. — Чего ты испугалась? Ты ж знаешь, я же никуда не денусь.