все испытания, это будет последним, что он сделает перед преображением. Он готов будет вечно стоять в объятьях скульптуры, сливаться с ней, пока не станет ей навсегда, и его жертвы не будут напрасными.

– Джулиан, – начал Райан издалека, хотя Джулиан и знал, что у Райана нет ни времени, ни терпения ходить вокруг да около, – ты же знаешь свою главную проблему, почему ты так быстро загрязняешь ту гармонию, что даёт тебе слияние со скульптурой. Твой переизбыток энергии, твоя хаотичность, твои крайности, вся твоя буйная жизнь и есть твой самый большой изъян. Она загрязняет твою красоту и делает тебя таким человечным, таким примитивным, а ведь я узрел в тебе твою избранность, твоё неземное происхождение. Ты сам тонешь в своей жизненной энергии, ты живёшь слишком быстро, ты разбрасываешься эмоциями, ты не способен даже на миг ощутить себя целостным и гармоничным без присутствия мраморного Джулиана. Вам постоянно нужно с ним обмениваться энергией, своим опытом, но ты и сам видишь, что ты не справляешься. Ты не можешь жить в мире без благословения своего мраморного отражения, иначе ты теряешь всё, а разве позволительно, таким как ты, не воспользоваться шансами, данными свыше? Именно тебе даётся возможность застыть в своей вечной красоте, именно тебе, Джулиан, и ты уже знаешь, что так продолжаться больше не может.

– Я останусь здесь, – ответил решительно Джулиан, уже предчувствуя, куда заведёт их этот разговор. – Я останусь здесь навсегда, навсегда, Райан, мне ничего больше не нужно, кроме как познавать свою гармонию!

– Нет, Джулиан, это невозможно, и ты это понимаешь не хуже меня, – вздохнул Райан, взяв его за руку уверенным жестом собственника. – Ты не сможешь даже здесь пребывать в постоянной медитации со своей скульптурой, я же тебя знаю. Вам надо вовеки соединиться, так, что ничто и никогда уже не сможет разлучить вас. Вы должны стать единым целым, воплощением самого лучшего из мира жизни и из мира смерти, только так ты станешь вечным. Только так ВЫ станете вечными. Вы должны обменяться своими жизнями, ты переймёшь его анти-жизнь, а он твою жизнь. Вы символически передадите друг другу жизнь и смерть, и только тогда этот момент настанет, застывший идеал вне времени, вне пространства, и ваша слившаяся красота станет символом вечности, символом гармоничной экзальтации. Вы обменяетесь сердцами, и это будет последний акт, скрепляющий сделку с высшими силами.

До Джулиана сразу дошёл смысл слов Райана и их торжественная правдивость. По-другому быть и не могло. Он прекрасно помнил тот день, когда впервые держал в руках только что остывшее человеческое сердце, представляя, что вот он и есть, символ его жизни, его неугомонной энергии, практически разрушительной в буйстве своей яркости. И как оно, освящённое его жертвой, прижилось в груди мраморного Джулиана, сделав их ещё ближе, ещё понятнее друг другу. Они уже в тот день стали неразрывными, он выстрадал это сердце, оно принадлежало ему, он уже тогда это понимал, когда наблюдал за тем, как оно гармонично сливается с мраморным телом скульптуры. Это было его сердце, только оно могло избавить его от переизбытка жизни, оно гармонизирует его и даст всё то, что необходимо, чтобы избавиться от всего лишнего. Это был его единственный путь к спасению, это был его путь истины, это была та самая жертва во спасение. Мраморное сердце звало его, желая вытеснить тот жалкий, вечно спешащий кровоточащий мешок из мяса, что орудовал в его теле и загрязнял его, не давая дышать, не давая видеть, не давая возможностей быть собой. Это было самым логическим завершением, это будет окончательный обмен энергиями, окончательный обмен символами жизни и смерти.

– Если тебе надо, можешь себя чем-нибудь одурманить, – говорил Райан, подходя ближе к мраморному Джулиану, чьи руки уже покрывали тонкие латексные перчатки. – Я здесь – творец, мне будет очень непросто концентрироваться, если ты не погасишь свою суетливую хаотичность. Ты должен быть спокоен, это будет плавный процесс передачи собственной жизни и принятия образной смерти.

Боже мой, каким повседневным тоном Райан говорил о таких вещах, но ведь Райан должен быть очень спокойным, он собирается провернуть великое дело не в теле трясущегося старика и нервного труса, а как настоящий творец, исправляющий изъяны своих творений. Это будет больно, почему-то мелькала всё время мысль, хотя Джулиан пытался заглушить её насильно, она была ни к чему, она не имела значения. Он рылся в своей сумке, понимая, что уже выдаёт свою нервную суетливость, это сейчас всё испортит, Райан не сможет работать, когда он в таком состоянии, он ненавидел сейчас свою жизнь, перед таким ответственным моментом всё запороть, потому что ты был дёрганый псих? Ни за что на свете! Он отыскал кристаллический мет, метадон, фентанил, кокаин, сейчас пригодится всё, думал он. Боже мой, ну и адская смесь, но это заглушит хаотичность и неуверенность, это притупит боль, это просто необходимо. Я не могу испортить момент слияния с вечностью.

Когда он вдохнул и проглотил всё, что нашлось в его сумке, сердце его колотилось ещё быстрее, жизнь наполнялась яркими красками, но также приносила и покой. Он уже был на пороге вечности, он уже был открыт объятьям жизни и смерти. Когда он в последний раз вытер свой воспалившийся нос, Райан уже работал. И он делал это методично и уверенно, шаг за шагом, мраморная крошка аккуратно шелушилась, падая на пол. Звук был ужасным, он резал не только по ушам, но и по его нервам, ему казалось, что ему самому сдирают кожу. Он так хорошо помнил эти ощущения, когда Ланже внедрял как опытный хирург его мраморному двойнику сердце. Но мраморный Джулиан не страдал, он был готов добровольно к этому последнему акту. Мраморное сердце принадлежало ему, совсем скоро оно заменит его собственное, и это и будет момент полного слияния, момент образной смерти. Он так и не дал развиться мысли, что смерть может быть не только образной, сейчас даже это не имело значения, сейчас только работа Райана отдаляла его от созерцания вечности. Неземная красота мраморной скульптуры ослепляла его, он как будто бы наблюдал за интимным процессом создания новой жизни, собственной жизни, он был и свидетелем и участником одновременно, и его переполняло умиротворение, это было наивысшее творчество, и он сам был этим творчеством, сам был этим творцом.

Джулиан не ощущал уже времени, наблюдая за скрупулёзной работой Райана, который старался как можно нежнее раскрывать грудную клетку скульптуры, действуя методами Жана Ланже, за чьим процессом он в своё время наблюдал. И вскоре