— Хочешь, чтобы нас заметили? — прошипел он сердито, потёр ступню и вновь раздвинул ветви, чтобы глядеть.

Последняя из повозок проехала мимо. Нуру бросила взгляд, только взгляд, даже головы не повернула, и Поно закусил губы.

— Зачем она им? — прошептал Фарух над ухом. — Что в ней такого? Везут без почёта — смотри, как одеты сами, а она как работница. Наряд испачкан кровью, сменить не дали. Усадили меж собой — много чести! Нет, они её стерегут. Стерегут, а зачем?

— Может, это не они пробудили каменного человека, — зашептал Поно в ответ, — а она? Тогда она им нужна.

— Тогда они не боги! Кочевники обманули всех. Теперь они пойдут к источнику… О, Бахари, глупец, что ты наделал! Кто испьёт из источника? Что будет дальше?

Поно молчал, не зная, что ответить. Повозки проехали. Кто-то ещё глядел им вслед, прочие же расходились, переговариваясь. В голосах звучала радость — оттого ли, что грела вера в обещанное счастье, оттого ли, что кочевники так скоро уехали, — а Великий Гончар отгородился, разбросал мокрую глину и всё перемешивал, всё подливал воды. До того, что творилось внизу, ему и дела не было.

— Бахари взял с собой только двоих, — задумчиво сказал Фарух. — Отчего?

— Как же — двоих? С ним шли и работники, и воины — несколько десятков!

— Это разве люди? Это никто. При нём всегда были четверо, но сегодня я не видел Хатари и Нибу. Может, он послал их другой дорогой?..

— Может, велел им тебя искать? Ведь это дело поручишь не всякому!

— Возможно…

Наместник задумался, поглаживая подбородок длинными пальцами.

Затоптанные цветы остались на дороге, белые и розовые. Даже здесь, в Фаникии, не знавшей нужды в воде, цветы были роскошью. Работники бросали их из широких корзин, чтобы почтить богов и наместника, а теперь это великолепие погибло под ногами.

Их запрещали поднимать, стражи следили за этим. Но уж наверное, во многих домах сегодня будут плавать в глиняных мисках цветы, розовые и белые, в память об этом дне.

— Один из нас выдаст себя за музыканта, другой — за его спутника, — сказал Фарух. — Идём, соберёшь вещи! Музыкантом буду я.

— Ты? Этот зверь оставлен моей сестре, а ты кривишься, когда он проходит рядом. Он не станет тебя слушать, и никто не поверит, что это ты раздобыл пакари!

— А ты слышал ли, как поёшь? Тебя побьют камнями за то, что посмел выдать себя за музыканта!

— А ты даже так не умеешь! — сердито сказал Поно.

— Не умею? Меня учили всякому. Уж спеть я смогу, и даже сыграть, если дадут вайату, — сказал Фарух заносчиво. — Что до зверя, он послушает меня. Вот, он уже ходит за мной.

Пакари, похрюкивая, вскинул морду и принялся водить носом.

— Ну и что ж! — сказал Поно. — Ну и ладно! Управляйся с ним, как знаешь, и вещи сам неси. Раз ты музыкант, то это всё твоё!

Наместник молча ушёл в дом. Скрестив руки на груди, Поно смотрел через приоткрытую дверь, как он обвешивается бусами и подвесками, примеряет чужие браслеты и кольца. Потом, обернувшись, Фарух потребовал:

— Теперь иди сюда! Помоги мне сменить одежду.

— Ещё чего, — хмыкнул Поно. — Думал, назовёшься музыкантом, и можно быть бесполезным, как прежде? Уж одеваются они сами!

— Вот как? У меня было пять человек, чтобы помочь мне одеться, и они почитали это за честь! Не каждому дозволялось коснуться меня. Ты, ты настолько дик, что даже не понимаешь, какой милости удостоился!

— А вот скажи, был у тебя такой человек, чтобы снимать штаны, когда ты идёшь в отхожее место? Может, и не один? Ну-ка, скажи, сколько нужно работников для этого важного дела!

Фарух выпятил подбородок, упёр руки в бока и сказал, прищурясь:

— А, вот какая работа тебе интересна. Ты управишься и один. Хочешь наняться?

— Будто тебе есть чем платить! — сказал Поно. — Сам управишься. А может, и нет.

С этими словами он отошёл, предоставив Фаруху самому надевать серую одежду, взятую у работника.

Он постоял во дворе, насвистывая. Поглядел на тёмное небо, на туман над озером, прислушался к далёким голосам. Устав дожидаться, вошёл в другой дом, чтобы проверить, нет ли чего в сундуке.

Убрав с треснувшей крышки пять медных ногтей, Поно откинул её.

Сперва подумал, тут свалены палки и тряпьё. Потом заметил высохшую тыкву, на которой кто-то вырезал лицо и даже воткнул жидкую бороду из тёмного волоса — на настоящую не особенно похожа, но держится крепко. Может, когда тыква ещё не высохла… или это дерево?

Зачем вырезать такое, Поно не знал, но мастер потрудился: сделал даже ресницы на глазах. И как раз когда Поно трогал ресницы, он понял, что это не поделка.

Отпрянув, он застыл на месте, не веря в то, что видит. Да, вот шея, плечи, руки… Человек, нет, двое, двое в сундуке, на котором он провёл ночь! Они прятались и не сумели выбраться, или кто-то сокрыл здесь мёртвые тела?..

— Ты должен помочь мне развести краску, — с досадой сказал Фарух, появляясь на пороге. — Что там такое, что ты нашёл?

И, подойдя, он посмотрел тоже и тоже коснулся рукой.

— Это люди, — хрипло сказал Поно. — Настоящие. Были…

Наместник, сглотнув, промолчал. Он отступил на шаг, утирая руку об одежду, но после вернулся и склонился над сундуком.

— Это мои стражи, — сказал он бесцветным голосом. — Стерегли колодец.

Он вышел быстрым шагом, а Поно ещё присмотрелся — и узнал того, с кем столкнулся, убегая. Вот, в бороде ещё крошки от яйца…

Он выбежал из дома. Услышал, как Фарух за углом выкашливает пустой живот, и самого замутило. Стражи были сильные, крепкие — как с ними сделалось такое?

Наместник вышел из-за дома, бледный, и сказал, опираясь на стену и кривя лицо:

— Уйдём. Это дурное место.

Поно взял пакари поперёк живота — тот вертелся и верещал, скаля жёлтые зубы, — Фарух подхватил сумки, почти пустые теперь, когда всё добро он навесил на себя, и они сошли к озеру. Там долго мыли руки, протирали глиной и полоскали в воде.

— Ты видел их живыми, когда бежал? — спросил Фарух в который раз. — Они пошли за тобой к берегу? Что было потом?

— Говорю же, я не смотрел! Спешил убраться подальше. Мне дела не было, куда они пойдут, лишь бы не за мной.

— Их заманили сюда и убили. Этот дом проклят! Не зря твоя сестра говорила, что видела тут странные вещи. Но с ней ничего не случилось, и с нами тоже.