– Ложись в постель и стань моей женой, – попросил Кара.

– Как собираются искать мерзавца, который убил моего отца? – спросила я. – Если поиски затянутся, я не должна буду жить с тобой в одном доме.

– Благодаря тебе и Эстер мастер Осман сосредоточил все свое внимание на изображениях коней.

– Мастер Осман был заклятым врагом отца. Сейчас моему бедному отцу больно видеть с небес, что в поисках убийцы ты вынужден прибегать к помощи его врага.

Кара одним прыжком вскочил с постели и бросился ко мне. Я не успела даже пошевелиться. Однако против ожидания, потушив свечу в моей руке, он остановился. В комнате стало темным-темно.

– Теперь твой отец нас не видит, – прошептал Кара. – Мы с тобой наедине. Послушай, Шекюре: когда я вернулся после двенадцати лет отсутствия, ты дала мне понять, что сможешь меня полюбить, сможешь открыть для меня свое сердце. Потом мы поженились – и с тех самых пор ты избегаешь моей любви.

– Я вышла за тебя, потому что у меня не было другого выхода, – яростным шепотом ответила я, чувствуя, что мои слова, по выражению Физули, гвоздями впиваются в стоящего напротив человека, но жалости не было в моем сердце. – Если бы я тебя любила, то любила бы и в детстве.

– Скажи мне, скрывающаяся в темноте красавица, вот что: ты следила за всеми приходившими сюда художниками, хорошо их изучила – кто, по-твоему, убийца?

Мне понравилось, что после моих слов он не потерял присутствия духа. Да, это мой муж.

– Я замерзла.

Не помню, сказала ли я это вслух. Мы начали целоваться. Я обнимала его, не выпуская из рук потухшую свечу, ощущала во рту его бархатный язык, и это было прекрасно. Все, все было прекрасно: мои слезы, волосы, ночная рубашка, моя дрожь, даже его тело. А как славно было уткнуться замерзшим носом в его горячую щеку! Но трусиха Шекюре сдерживала себя, поцелуи не заставили ее забыть обо всем на свете – она думала о свече в своей руке, о наблюдающем за ней отце, о прежнем муже и о спящих неподалеку детях.

– В доме кто-то есть! – крикнула я, оттолкнула Кара и выскочила в коридор.

Из дома я вышел ранним утром, затемно, постаравшись не попасться никому на глаза, словно гость, провинившийся чем-то перед хозяевами, и пустился в долгий путь по раскисшим улицам. Дойдя до мечети Бей-азыт, совершил омовение и намаз. В мечети никого не было, кроме имама и одного старика, обладающего искусством, которое приобретается лет за сорок, не меньше: совершать намаз, не просыпаясь. Бывает, человек не стряхнул еще с себя сонных грез, но память о его горестях к нему уже вернулась, и он вдруг чувствует, что Аллах может, хоть на миг, обратить на него свое благосклонное внимание, и человек этот начинает жарко молиться с той же надеждой, что и проситель, подающий челобитную султану; вот и я молил Аллаха, чтобы Он даровал мне счастливый дом и любящую семью.

Когда я добрался до дома мастера Османа, мне пришло в голову, что за последнюю неделю он незаметно занял в моей душе место, раньше принадлежавшее Эниште. Он не так близок и дорог мне, как покойный, но его вера в искусство рисунка куда глубже. При этом великий мастер похож скорее на старого, безразличного к окружающему миру дервиша, нежели на человека, который многие годы вызывал у художников страх, восхищение и любовь.

Когда мы направлялись из дома мастера во дворец – он, чуть сгорбленный, ехал верхом на лошади, я, слегка ссутулившись, шел рядом, – должно быть, мы походили на старого дервиша и его верного мюрида с дешевой картинки из книги старых сказок.

Во дворце нас встретил начальник стражи и его люди, настроенные решительно и готовые сразу же приступить к делу. Не сомневаясь, что утром, взглянув на рисунки мастеров, мы немедленно установим гнусного убийцу, султан распорядился начать пытки сразу же, не испрашивая у него особого разрешения. Поэтому и нас привели не к тому месту у ворот, где преступников казнили у всех на глазах, а в тот неказистый деревянный дом в укромном уголке внутреннего сада дворца, где устраивали тайные допросы, пытки и казни.

Изящный и вежливый молодой человек – явно не из стражей – уверенно положил на подставку перед нами три листа бумаги.

Мастер Осман достал увеличительное стекло, и мое сердце заколотилось от волнения. Увеличительное стекло двигалось над тремя великолепными рисунками, подобно парящему над землей орлу; дойдя до ноздрей каждого из скакунов, стекло на миг замирало, словно орел увидел добычу, однако лицо мастера оставалось совершенно спокойным.

– Нет, – наконец сказал он.

– Что «нет»? – удивился начальник стражи.

Я тоже ожидал, что мастер Осман не будет торопиться и самым тщательным образом осмотрит каждого коня от гривы до кончиков копыт.

– Негодяй не оставил ни единого следа, – пояснил мастер. – По этим рисункам нельзя понять, кто изобразил того гнедого жеребца.

Взяв отложенное мастером Османом увеличительное стекло, я сам осмотрел лошадиные ноздри и убедился, что он прав. Ни у одного из трех скакунов не было того странного изъяна, который присутствовал у коня, нарисованного для книги Эниште.

Тут моими мыслями завладели палачи, ждавшие снаружи с орудиями пыток, точного назначения которых я не смог угадать. Я стал всматриваться в щелку приоткрытой двери и заметил, как один из них вдруг попятился, будто увидел джинна, бросился прочь и спрятался за шелковицей.

В это самое мгновение свинцово-серое утро словно бы озарилось ярким светом: вошел наш повелитель султан, опора вселенной.

Мастер Осман сразу же рассказал ему, что изображения коней ничего не дали, – и не смог удержаться, чтобы не обратить внимание султана на то, как величественно поднялся на дыбы один конь, как изящна поза второго и как третий спокоен и горделив – такого увидишь лишь в очень старых книгах. При этом он сказал, кто из художников какой рисунок сделал, и юноша, обходивший вечером их дома, подтвердил догадки мастера.

– Не удивляйся, повелитель, что я знаю художников как свои пять пальцев. Удивительно другое: как получилось, что один из них нарисовал такое, чего я не могу опознать. Ведь в работе настоящего мастера ни один изъян не бывает случайным.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил султан.

– О повелитель! По моему мнению, тайная подпись, кроющаяся в ноздрях гнедого коня, вовсе не глупый и бессмысленный изъян. Происхождение ее следует искать в далеком прошлом: в старых рисунках, манерах, стилях. Если мы перелистаем дивные страницы старинных книг, что хранятся за семью замками в подвалах твоей сокровищницы, в железных сундуках и шкафах, то, может быть, нам удастся обнаружить, что особенность, сегодня кажущаяся изъяном, некогда была частью распространенной манеры; это поможет нам понять, кто из троих мастеров сделал этот рисунок.

– Ты хочешь попасть в сокровищницу? – изумился султан.

– Да, – ответил мастер.

Это было дерзкое желание – все равно что попросить разрешения войти в гарем. Гарем и сокровищница находились в двух самых красивых уголках внутреннего двора, похожего на райский сад, и в душе султана занимали равно важное место.