В целом поведение Риббентропа на суде не понравилось Герингу. 31 марта, в воскресенье, он говорил Гильберту:

«Что за убогий спектакль! Если бы я знал, что кончится этим, я уделил бы гораздо больше внимания вопросам внешней политики. И хотя я по мере сил старался воспрепятствовать его назначению на этот пост, поверьте, мне сегодня очень грустно от мысли, что я оказался прав. Ведь отовсюду слышишь: «Где только эти нацисты откопали такого министра иностранных дел?» Поэтому наша политика и казалась всем такой недалекой. Риббентроп постоянно сражался за полномочия и престиж… Какую же зависть и ревность я вызывал у него! Однажды он не выдержал и спросил, не хочу ли я стать министром иностранных дел. Я сказал ему: «Покорнейше благодарю, но меня вполне устраивает роль второго человека в рейхе». Я знаю, что он подстроил мне одну гадость, сыгравшую решающую роль в истории. Он помешал моей личной встрече с Черчиллем, которая могла и должна была состояться. Мы должны были встретиться за два или три дня до начала войны. Я узнал об этом значительно позже… Он ведь всегда был слабохарактерным глупцом — но теперь я гораздо лучше понимаю, сколько глупости скрывалось за этим спесивым лбом! Бог мой, как все это грустно! Мне действительно наплевать, как Кальтенбруннер пытается сейчас представить свою роль в РСХА или как Розенберг трактует свою философию. Но наша внешняя политика — она не может не отразиться на всем правительстве в целом! Что же это за беда такая!»

5 апреля 1946 года Гильберт показал Герингу интервью его жены, опубликованное в одной из немецких газет под заголовком: «Г-жа Геринг называет своего мужа слишком преданным Гитлеру». В интервью Эмма заявила, что Гитлер приказал расстрелять всю их семью. Геринг воскликнул:

«Вот это женщина! Таких встречаешь только раз в жизни!» Гильберт сразу же спросил, допустимо ли убивать женщин и детей во имя торжества идеи. Геринг настаивал, что еще мог понять мотивы, побуждавшие Гитлера уничтожать русских военнопленных, евреев и своих политических противников. Но у него в голове не укладывалось, что Гитлер мог осознанно приказывать уничтожать женщин и детей. По мнению Гильберта, «это был, пожалуй, единственный пункт, который мог поколебать его понятие «рыцарского долга».

Американский психолог тут же заявил, что и Гитлер и Гиммлер — психопаты. По поводу Гиммлера рейхсмаршал возражать не стал, но в отношении фюрера такую версию отметал начисто, хотя и согласился с американским психологом, что Гитлер мог отдать Гиммлеру приказ вроде следующего: «Слушай, разберись с этими евреями, мне наплевать, как именно. Слышать о них больше не желаю!» На самом деле Гитлер, в отличие от Геринга, искренне ненавидел евреев, желал им смерти, и сообщения об их массовых убийствах, включая женщин и детей, могли его только порадовать. Геринг же никакой ненависти к евреям не испытывал и готов был согласиться с их уничтожением лишь потому, что этого желал фюрер.

Рейхсмаршал утверждал, что после своего освобождения из-под ареста он готов был сдаться американцам, но не русским и не англичанам, хотя все три армии находились примерно на одинаковом расстоянии от замка, где он тогда пребывал. Геринг собирался сотрудничать с американцами, обидевшись на Гитлера. Он сетовал:

«Тогда они могли получить Германию задешево. Большинство виднейших функционеров готовы были сотрудничать с ними. И процессы над военными преступниками прошли бы куда более гладко в случае такого сотрудничества. Но все рухнуло после того, как вы взяли меня в плен и отдали под суд…»

Это признание Гильберт прокомментировал следующим образом:

«Он был готов к сотрудничеству в выявлении виновников зверского умерщвления женщин и детей, но все-таки предпочитал хранить верность своему фюреру».

5 апреля, перед началом допроса Кейтеля, Геринг сказал фельдмаршалу:

«Будь мужчиной! Не унижайся перед ними! Не позволяй загнать себя в угол!»

В тот же день во время перекрестного допроса Кейтеля британский обвинитель Максуэлл-Файф представил письмо Кейтеля британскому полковнику Эймену, в котором фельдмаршал уверял, что он — всего лишь солдат, ответственность же за террористические и нарушающие законы и обычаи войны действия несет Гитлер. Геринг презрительно бросил:

«Жалкий слабак! Эта мелкая невинная овечка не желает иметь ничего общего с партией! Если бы он попробовал проявить хоть малейшую антипатию к национал-социализму, то и минуты не задержался бы на своем посту!»

Кейтелю инкриминировали репрессии против семей тех, кто сражался в рядах союзных армий, расстрелы обвиненных в саботаже и вредительстве, а также расстрелы военнопленных, пытавшихся совершить побег. Кейтель признал, что отдавал такие приказы, несмотря на свое внутреннее несогласие с ними. Когда он вернулся на скамью подсудимых, Геринг посетовал, что фельдмаршал не сказал в свое оправдание о том, что союзники тоже расстреливали вредителей и саботажников. Кейтель пробурчал:

«Для этого еще будет время».

«Но сейчас был самый удобный момент, — досадовал Геринг, — а вы его упустили!»

По поводу же документа, которое обвинение представило по ходу допроса, рейхсмаршал с возмущением заметил фельдмаршалу:

«Там же нет ничего насчет расстрелянных матерей! Почему вы не читаете документы, которые вам дают?»

Даже раскаявшийся и не любивший Геринга Шпеер вынужден был признать его изворотливость в споре и умение противопоставлять свои контраргументы позиции обвинения. Шпеер беспокоился по поводу того, что «Герингу удалось убедить очень многих, встав в позу преданного фюреру патриота».

Когда 8 апреля допрос Кейтеля продолжился, Геринг опять стал высказывать фельдмаршалу свое возмущение:

«Какого черта вы даете такие до неприличия прямые ответы! Вам следовало только сказать, что вы были исполнительным солдатом и исполняли все приказы без исключения. А на вопрос, преступные это были приказы или нет, вам вообще не следовало отвечать. Дело не в вопросе, а в ответе на него. Такие опасные вопросы следует обходить, дожидаясь таких, отвечать на которые вам легко и удобно. Вот тогда и откровенничайте себе сколько влезет!»

«Не могу же я черное называть белым!» — разозлился Кейтель.

Геринг давал советы всем подсудимым, как ловчее поддеть обвинение и не допускать саморазоблачительных ответов. Так, 17 апреля 1946 года, во время перекрестного допроса Розенберга, рейхсмаршал похвалил бывшего рейхсминистра восточных территорий за то, что тот начал филологическую дискуссию по поводу значения слова «искоренение» в немецком языке, чтобы доказать, что встречавшееся в документах словосочетание «искоренение евреев» не всегда означало их уничтожение: «Следовало им объяснить, что в разных немецких диалектах это слово имеет различное значение». И успокоил Розенберга: