Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Приезжал. А и какой толк?
— Чево хошь. Не сидеть жа парню на печи с нами.
— Ты сам не сидишь. Дело завсегда есть в дому. Н еужель ему, кроме тайги, податься некуда?
— Сама ведаишь, ен на тайгу ученай.
— Дурак он, а не ученый, прости меня, Господи.
— Ты че, мать, уж н е рехнулась ли часом?
— Я-то нет. А ты вот…
— Цыть!
— Будет! Сколько сил покладено, даже словечка не отписал. Ровно померла я. О тебе не спрашивает. Живой ты иль нет? О здоровье не спросил. Все про забавы свои, да про болячки, да о деньгах. Сердца в нем нет. Пускай я чужая. Но ты-то?
Макарыч растерянно крутил в руках письмо. Д а, в чем-то Марья была права. Он-то сам и не уловил враз. Пришли па память бессонные ночи жены у постели Кольки. Сколько ей с ним привелось… А не жаловалась. Терпела. Каждый кусок мальчишке берегла. А он… Ведь вот только теперь Марья не выдержала.
— Завсегда Колька таким был. Я, отец, тоже по-первах не говорила. С науки приедет, сядет за стол. Не ждет, не спросит, ели мы с тобой или нет? Абы самому напихать брюхо. Никого, кроме себя, он не почитаит.
— Можа, оно все верно, мать. Но што нонче? Не переродишь. Мужик ить ужо. Какова взрастили, такова име и м. Можа, сами иде оплошку дали. Как знать?
— Навряд ли! Его родной дед поделом бранил. Так ты сам слыхал — отрекся.
— Нам в то не встревать. Поди, все наказанья от Господа терпим. Все от ево. Колька тут и ни при чем. Радость с им и беду — Бог дал.
Марья поняла: Макарыч не хочет плохо думать о парне — и замолчала.
…Шли дни. Лесник теперь все время был дома. Баню починил. Избу в полный порядок привел. Крышу подправил. С обходов возвращался скоро. Готовил дрова. Целыми днями только и знал, топором тюкал. Поздними вечерами полюбилось ему сидеть с Марьей у самовара. Чай пить с вареньем. А когда чарку пропускал, разговаривался.
— Эх, Марья, не сетовать, радоватца нам с тобой на жисть надобно. Ну, было непутевое. Зато теперича рай. Ничево боле желать не стал ба. Ты у мине вся радость, вся моя жисть. Хочь и не думал об такой. Повезло. Но не все ж судьба радости дарит. Грешно много от ей просить. Прогневитца. Беды единаи настануть.
— Их с тебя хватит.
— Не угадаишь, иде им конец.
— Господь не допустит.
— Коли не грешить.
— Ты свое отмолил. Искупил.
— Люд, мать, веками маетца за вольные и невольные грехи свои. Сколь повидал, знаю, радо в атца редко довод и тца. Даже кады с каторги ослобоняли нас, не все с ей повыходили.
— Почему?
— Все с радостей. Иные порехнулись. Други серце лопнуло. Так волюшки и не увидали. Особливо старые мерли от той вести. Им, бывалоче, сказывають, а оне хлоп на земь и кончаютца. Беду люд крепше терпел. От радостев поотвык.
— Неужель с ней помереть можно?
— Помирали. А в селе, верно, слыхала? Старуха сына с хронту дожидалась. Единаво. Сама хворая, наскрозь изболелась. Сына ж ее с хронту по ране сослали. Возвернулси в дом. Старая-то глядь н а ево — и померла. Вот те и сустрелись.
— Знаю, с горя, с тоски кончались, с радостей не слыхивала.
— Не брешу жа я.
Макарыч любил поспорить. Иногда не замечали они с Марьей, как до рассвета говорили. Лесник и сам удивлялся, с чего это он с женой может говорить о таком, о чем не каждому мужику смог п ро поведать. Ведь не первый день под одной крышей. А все времени не хватает. И чем ни дольше, те м нужней становились они друг другу.
Длинными вечерами, когда Марья садилась за в язанье, Макарыч прилаживался ближе к печке, начинал то ложку выстругивать, то топорище про запас мастерить, то еще поделку какую. Около порога пыхтел самовар. На стол просился, к разговору, в собеседники. В печи хлеб дозревал. Духмяный, жаркий. С боками пышными, розовыми, как у молодухи. И, едва самовар начинал пыхтеть, свистеть, лез лесник в подпол за медом. Марья вытаскивала из кладовки перцовую, доставала грибы, рыбу, картошку: разомлев в печи, та дымилась жаром. И снова, как всегда, не было конца разговорам, рассказам, воспоминаниям. Дни летели незаметно.
Вот и зима подходила к концу. За все это время лишь два раза съездил в село лесник. Отправил Кольке денег. Сообщил ему, что они с Марьей живы и здоровы. Ждут его домой.
Заходил и в сельсовет. Перетолковать с председателем. Тот спросил о здоровье. Узнал, что понадобится им на весну. Пообещал как-нибудь наведаться.
— Тайга мне нравится. Но не знаю я ее. Чувствую, что здесь, на Сахалине, она с характером. Своим. Особым.
— Охотничить сбираисси? — не выдержал Макарыч.
— Нет, убивать не люблю. Разве по необходимости. Я просто побродить иногда.
— Ну то ладно. А то у людей руки загребущии.
Одни порубки зачинают, не спросимшись. Молодь губют. Други зверя промышляют без меры. На костры сколь доброво леса поизвели — не счесть ужо. Прихватишь на месте — грозятца. В запрошлом лете пожог мальцы учинили. Всем миром едва справились. Зверя много пожглось. Кой от напасти подале сбег. Путно промышлять поотвыкли. Промеж совести норовят. Соболей от таво мало осталось. Сбегають. Лис и тех отравой берут. Разе то по уму? О потомстве зверьим нихто не думаит. Горностаев в ледянки заманивають. Бусурмаиы!
— А что это за ледянки?
— Бочку с водой снутря обкатають, потом в снег. Внутря приманку кинуть. Горностай туды сиганеть, а взад не можить. Склизко. Там и гибнить. Дак в ту ледянку до десятку ловитца в неделю. А иные тем пользу выгадывають. Ни ходить не надоть, ни стрелять. Пришел, забрал и готово. Сколь я тех ледянок порубил, счету ужо нет. Не могешь на капкан словить, не берись. Не губи зверя. То не охотник, што на зверьей тропе петли ставить. Таких с тайги дубьем гнать надобно.
— А кто таким занимается?
— О, мил человек! Пошти все мальчонки с села хамничають. Ухи драл. Лозой сек. На крапиву гольным гузном садил за убивство — не помогло. Н оне мужики тож ентим баловатца стали. Стыд порастеряли напрочь.
— Штрафовать надо.
— Не подмога. Все одно паскудют.
— Мне будете говорить. Уж такое не позволю.
— А чем подсобишь? Люд-то злой.
— На кого?
— На нехватки. Оне худче блох догрызуть.
- На материке куда больше терпят. Здесь-то что!
— Горе — оно повсюду горе. Вон у Варвары мужик с хронту возвернулси психованай. А на шестай ден помер. У бабы-то восемь душ ребят осталось. Девятай в брюхе. Каково бабе без кормильца-то? Старшой токо и подмогаить. Вот и штрахуй ее. Разе с добра ее детва в тайге цельными днями пропадаить? Иде грыбы, ягоду, рыбу готовють. Петли приловчились на зайцев ставить. Им жрать-то надо. Ить пятилетку не вдолбишь про войну на большой земле. Ен исть сырую рыбу, а спробуй, скажи, што не моги. Ен и знать про то не желаить. Ен жа кус хлеба не кажен ден видить. А ты: штрахуй, докладай. Да разе рука лягить? Язык повернетца? В их на восемь ребят портки единаи.