А: Тебе не кажется, что до сегодняшнего дня сохраняется совершенно беспрецедентная связь бизнеса и власти, которая, на мой взгляд, является фундаментальным, если не главным препятствием нормального экономического развития?

Ч: Ты хочешь сказать, что именно залоговые аукционы и положили начало этой ситуации со сверхконцентрацией бизнеса и сверхконцентрацией влияния бизнеса на власть? Насчет сверхконцентрации бизнеса – соглашаюсь. Действительно, объем крупного капитала у нас в стране явно избыточен. Честно говоря, для меня это скорее свидетельство обратного: существуют какие-то системные причины. Если фамилии меняются, имена меняются, а явление воспроизводится – значит, есть что-то глубинное.

А: Это из-за отношения элиты к тому, что можно, а чего нельзя.

Ч: Можно и с точки зрения этики это трактовать. А можно исходя из принципа политической системы, которая действует в стране.

А: Это связанные вещи.

Ч: Да, конечно, – но разные. С чем я не соглашусь, так это с тем, что сегодняшний бизнес имеет какое-то беспрецедентное влияние на власть.

А: Прямого влияния на фундаментальную политическую власть бизнес сегодня не имеет, это правда.

Ч: Кстати говоря, начатая нами в 1997 году драка была на следующем этапе продолжена Владимиром Владимировичем Путиным с известными острыми решениями. Мы ее не смогли выиграть, у нас не хватило ресурса. Он ее выиграл.

А: Расскажи историю про кризис 17 августа 1998 года и про реакцию Бориса. Как все происходило, помнишь? Борис же и меня вызвал в этот момент в Москву. Как там все развивалось?

Ч: Ну, я не очень-то вижу его роль. Там был момент, когда бизнес-сообщество попросило меня отложить все дела и стать спецпредставителем президента в переговорах с МВФ.

А: Если помнишь, он тебя всячески поддерживал, и именно он предложил сделать тебя переговорщиком с международными финансовыми организациями.

Ч: Тогда была смешная сцена. В июне 1998 года меня позвали в ЛогоВАЗ.

А: Я и несколько других бизнесменов там были с самого начала. Говорили о том, что кризис надвигается, решали, что делать. Березовский сказал, что надо пригласить Чубайса.

Ч: Да-да, потом меня позвали, Миша Фридман сыграл Happy Birthday – это был день моего рождения, 16 июня. После этого ко мне обратился Березовский – с просьбой, чтобы я отложил РАО “ЕЭС” и взялся за переговоры. Охеревший Бадри Патаркацишвили, как сейчас помню, отвернувшись в сторону, говорит: “Надо же было год его мочить всеми способами, чтобы через год прийти и попросить его заниматься спасением от кризиса”.

А: То есть Борис в тебя верил?

Ч: Да, он был абсолютно прагматичен, если видел, что цели сближаются.

Это было в середине июня, у меня все горело в РАО “ЕЭС”, но, с другой стороны, я внутренне был согласен, потому что нужно было любым способом пробить этот пакет – 24 миллиарда. Ситуация была тяжелая: Дума в противостоянии, план реформ Кириенко через Думу не прошел, коммунисты заблокировали. Но нужно было все равно добиться какого-то плана, нужно было консолидировать Минфин, Минэк, Центральный банк, а потом Мировой банк, Международный валютный фонд. Нужно было сломать все их процедуры – потому что они не могут принимать решения в такие сроки – и в итоге выйти на принятие решения с политической компонентой.

А: Они в итоге дали 4 миллиарда долларов или сколько?

Ч: Они подписались под 24 миллиардами долларов, полный комплект. И это само по себе было, конечно, удачей. Честно говоря, вот тут-то я и допустил главную ошибку. Я подумал: “Ну всё, пробили”. Так бывает, когда драка тяжелая, задача кажется нереализуемой, ты все-таки в итоге это сделал – и хочется выдохнуть. Я решил выдохнуть, и я взял отпуск и поехал в Ирландию, на машине. На четвертый или пятый день – это, наверное, 10–11 августа – звонок. Звонит Стэнли Фишер, замглавы МВФ: “Как дела?” Я говорю: “Я в отпуске”. – “А вы не в курсе, что происходит? Вы знаете, мне кажется, что все очень плохо”. Я говорю: “Что такое?” – “Ну вот рынки, капитализация, ГКО, цифры. Я считаю, что совсем плохо и вам нужно включаться”.

Шэннон, самолет, срочно назад. Прилетел, наверное, 15–16 августа. В общем, стало понятно, что уже всё.

А: Объясни, пожалуйста. Ну, было ясно, что все это катится, доходность ГКО перевалила за 60 процентов…

Ч: Ну что-то такое, да. Был вопрос: переломит ли рынок кредит в 24 миллиарда или не переломит. Поверит рынок в то, что правительство способно рассчитаться, или не поверит? Ответ на этот вопрос не знал никто, но нам казалось, что 24 миллиарда – это же по тем временам деньги совсем большие, я в жизни таких займов не получал.

А: А успели получить только 4, правильно я понимаю?

Ч: Да. Они ничего не нарушили, оно же и не должно было переводиться одной суммой. Там сложная была конструкция, но как она была прописана, так они и реализовали. Расчет был, конечно, на психологический эффект: в России есть 24 миллиарда, значит, пытаться атаковать бюджет бессмысленно, она все равно защитится. Но не смогла.

Березовского в это время я как-то не особенно и видел. Я даже не помню, встречался ли я с ним в те трое суток, когда мы сидели и готовили документы.

А: На самом деле это ты, Егор[137] и Кириенко, наверное, все эти решения готовили.

Ч: Да-да. И Центральный банк, Дубинин.

А: В каком качестве ты участвовал в выборах 1999 года против Лужкова и Примакова?

Ч: Я был в картинке, только в узкой части, которая называлась СПС. Мы пошли на выборы и с Березовским никак особо не взаимодействовали.

А: По общему мнению, Березовский сыграл ключевую роль в парламентских выборах 1999 года, в создании антилужковского блока.

Ч: Я тоже слышал, что историю про берцовую кость Примакова[138] придумал Борис Абрамович.

А: Это придумал Доренко.

Ч: Да, через Доренко это было реализовано, и я тоже слышал об этом, но я не участник событий, поэтому не готов рассказывать.

Г: В 1997 году у нас с Борей произошел очень серьезный конфликт. Это было “дело писателей”.