Ч: Да, возможно, но ты сравни со стартовой ценой. Петь, есть очень простой способ определения честности аукциона: сопоставление стартовой цены и конечной цены.

А: Мы с самого начала понимали масштаб цифр. Если ты помнишь, мы тоже в этом участвовали, просто “Альфа” не участвовала в беготне по поводу конкурса. Вообще-то предполагалось, что управлять системой будем мы, потому что с точки зрения управления бизнесом у Бориса с Володей[133] было не очень. Там было три партнера: “Альфа”, Гусинский и Березовский. Мы говорили: “Готовы дать деньги и управлять процессом, а цена должна быть честная”. Они побегали по цене, и из каких-то соображений было решено, что честная цена – 1 миллиард 600 приблизительно. После чего они пошли к Потанину договариваться и якобы его уговорили, что мы выиграем аукцион. Потанин сказал: “Хорошо, надо сделать честно. Цифра должна быть серьезная, чтобы у Анатолия Борисовича не было никаких замечаний, поэтому дайте 1 миллион 650, а я дам на 100 миллионов меньше. Вы выиграете, все нормально”. И разошлись. Мы дали 1 миллион 650, Потанин дал 1 миллион 750 (я могу слегка путаться в цифрах). Вот вся история.

Они, конечно, придумали теорию заговора, что Потанин договорился с Чубайсом. Если ты помнишь, в мэрии Москвы был вечер, когда Березовский и Гусинский устроили большое выяснение всей этой истории.

Ч: Во-первых, я с этим не спорю. Во-вторых, договоренности между вами – это договоренности между вами, которым я ни препятствовать, ни способствовать никак не мог.

А: Вообще говоря, сговор с Потаниным – это тоже, конечно, сговор. Если два участника аукциона договариваются, это уголовное преступление.

Ч: Ну так зачем вы его совершали? Давай всерьез: есть то, что правительство может сделать, и есть то, чего оно не может сделать. В тех реалиях и в тех условиях правительство могло создать самые жесткие условия, сориентированные на реальную, настоящую, живую конкуренцию. Ты можешь верить, можешь не верить, но я до момента объявления результатов не имел понятия, кто победит. Я не мог этого знать просто технологически. Вы обвиняете Потанина, я уж не знаю, согласится ли он с этим. Были какие-то взаимные претензии, но это то, что я в не состоянии был контролировать. Мы задали честные условия, заранее сказав о том, что будет так. Произошел ваш трагический проигрыш – в большей степени проигрыш Березовского. Кстати говоря, единственным человеком, который по-настоящему, по-мужски достойно отреагировал на это, был Михаил Маратович Фридман, который сказал: “Проиграли – ну значит проиграли”.

А: Но при этом он еще и высказал Потанину все, что думает о нем, если помнишь.

Ч: Допускаю. Но вы, по-моему, единственные не принимали участие в последующем.

А: Мы и не могли принимать, у нас не было инструментов.

Ч: Борис Абрамович, собственно, консолидировал всех, начиная от Ходорковского, кончая Виноградовым.

А: Ходорковский тоже участвовал?

Ч: Конечно. Береза[134] действовал очень грамотно. Борис Абрамович собрал и консолидировал всех против “преступного сообщества Чубайса и Потанина”. При этом он сделал так, что никто не мог выступить против, а некоторые вносили свои ресурсы, я это знаю достоверно. На этот момент я оказался в ситуации, когда мало того, что я враг номер один для коммунистов и враг номер один для спецслужб, я еще и оказался враг номер один для лидеров российского бизнеса. А это все-таки перебор некоторый. После чего состоялась первая банковская война, в результате которой меня и Борю Немцова выгнали из министров. Но мы остались вице-премьерами, а в ответ выгнали Березовского из замсекретарей Совета безопасности.

А: Напомни, что такое “банковская война”? Что это было?

Ч: Всё, начиная от “дела писателей” и кончая уголовными делами против меня, против Коха, против моих людей. Включая ежедневные передачи Доренко, плюс “Эхо Москвы” Гусинского, плюс все журналы, я уж не помню, какие тогда были основные. Короче говоря, все средства массовой информации эту тему держали главной в течение многих месяцев.

А: Ты переживал это эмоционально или тебе было все равно? Или ты считаешь, что это нормальная борьба?

Ч: Нет, ну конечно, это был тяжелый период, я был на волосок от посадки. Когда тебя вместе сажают вице-премьер по силовикам и бизнес, и еще телевидение подкрепляет, – это такая неприятная ситуация.

А: Без президента нельзя было посадить.

Ч: Не очевидно. Там не только обо мне шла речь, речь шла обо всей команде. Драка была тяжелая – пожалуй, одна из самых тяжелых, через какие мне пришлось пройти. Повторяю еще раз: я считаю, что мы в итоге сыграли вничью. Выиграть мы не смогли. Но война не была полностью проигранной.

А: Ты когда-нибудь разговаривал с Борисом Николаевичем о Березовском? Когда вы хотели убрать его из Совета безопасности, надо же было аргументировать решение?

Ч: Да-да. Решение, которое некоторые наши друзья потом назвали “глубочайшей ошибкой”. Мы подготовили указ об увольнении, пошли к Борису Николаевичу.

А: “Мы” – это кто?

Ч: Мы с Борей Немцовым. А Валя Юмашев считал, что это страшная ошибка.

А: Какие аргументы у вас были?

Ч: Сейчас попробую воспроизвести. Очевидно, что он использует эту должность для своих деловых и политических интересов. Я уж не помню, говорили ли мы тогда про израильское гражданство. По всем законам страны это нарушение всего. Кроме того, было понятно, что Березовский с этой позиции и нас атакует, используя служебное положение. Аргументов было более чем достаточно.

А: Интересно, как у Березовского складывались отношения со спецслужбами? Он по типу, по биографии, по всей своей эстетике не должен был нравиться спецслужбистам. Как он там, в Совете безопасности, существовал?

Ч: Ну, во-первых, он покупал их в гигантских объемах – и ФСБ, и МВД, и прокуратуру. Во-вторых, кому-то он наверняка по-человечески помогал. А для многих это ценно.

А: Все равно его поддерживали в общем.

Ч: Когда нас атаковали, нас атаковал Борис Абрамович Березовский вместе со спецслужбами, которые делали все в полном объеме, начиная от слежки, обысков и прослушивания телефонов.

Одно из уголовных дел против Березовского – это дело компании Forus, которая аэрофлотские деньги переводила в Швейцарию. По нему в итоге, если я правильно помню, приговор был в 2000-х годах[135]. Вообще говоря, все эти данные были у меня в руках. Я лично эти данные передавал уважаемой Генпрокуратуре: “Ребята, разберитесь. Мне кажется, что здесь есть нарушения”. – “Анатолий Борисович, докладываем: все в порядке, все по закону”. Через 10 лет выясняется, что все наоборот. Вот тебе и спецслужба.