Развязав кампанию «шпиономании» и начав ее с удара по военному министру, великий князь Николай Николаевич отвел обвинения от себя самого. А между тем, стоит напомнить, что именно великий князь Николай Николаевич являлся ярым апологетом франко-русского военного союза и вытекающего отсюда военного планирования. Именно великий князь являлся лидером «военной партии» при дворе и в армии и неформальным лидером всей российской военной машины. Во многом именно поэтому, кстати говоря, великий князь Николай Николаевич и был назначен в начале войны Верховным главнокомандующим — другого имени армия не знала. Именно великий князь, курировавший перед войной русскую кавалерию, воспитал ее в отсталой тактике девятнадцатого века, после чего конница, великолепно дравшаяся в конных строях, не могла использоваться в современной войне в непосредственном и тесном взаимодействии с прочими родами войск — пехотой и артиллерией.[374]

«Мясоедовская» история, отставка генерала Сухомлинова с поста военного министра, повсеместный поиск «предателей», восприятие личности Верховного главнокомандующего как «заступника» от «плохих» генералов дали возможность Ставке обелить себя за поражения в глазах общества и народа. Великий князь Николай Николаевич смог свести личные счеты с военным министром, которого обвиняли в сознательном и нарочитом подрыве обороноспособности армии даже высокопоставленные деятели.[375] Но каковы же были результаты?

Настроения тыла направлялись не на наращивание военных усилий в тяжелейшей борьбе, а в сторону поиска «стрелочников». А Верховный главнокомандующий, получил карт-бланш на проведение новых напрасных гекатомб (в частности, история с эвакуацией Варшавы, которая повлекла за собой падение крепости Новогеоргиевск). Это явление доказывает как общее нарастание дряблости верховной государственной власти империи, так и обострение кризиса управления внутри самого правящего режима.

Но несомненно, что зато буржуазно-либеральная оппозиция получила в руки мощный рычаг влияния на массы, на формирование нужных настроений и, следовательно, возможность продолжения активной борьбы за власть в дальнейшем. Подготовка нации к тому, что верховная власть должна перейти из рук царя в руки олигархов, — дело нелегкое, и его требуется подготовить. Кампания шпиономании как нельзя более способствовала такой подготовке. Как совершенно верно говорит жандармский генерал А. И. Спиридович, оппозиционно настроенные буржуа во главе с А. И. Гучковым «мясоедовским делом» «выиграли первую и очень большую карту».[376]

Конечно, дело не ограничилось да и не могло ограничиться «замятней в верхах». Широкие солдатские массы, в свою очередь, оказались заражены настроениями недоверия к командованию и правительству; подозрениями, что «господа», точно, сговорились с немцами истребить как можно больше народа, захватить Россию и отнять у крестьянства землю. Данные настроения через солдат проникали в тыл, где широкие слои населения, и без того подзуживаемые печатными изданиями оппозиционного толка, еще более уверялись в бессмысленности работы на оборону, раз армией руководят «изменники», а внутри страны правят те же «немцы». Так, 19 июня из Воронежской губернии в Министерство внутренних дел докладывали: «Из волнующих народ слухов за последнее время следует отметить упорно распространяемые, особенно среди сельских жителей, слухи об изменах командного состава в армии, причем указывалось даже, что офицеры покушались на Верховного главнокомандующего… источник этих слухов — разговоры приезжающих домой для побывки нижних чинов и письма из армии и лазаретов».[377]

Вырастая в ходе войны, такие умозаключения подводили солдат к мысли, что война будет продолжаться до бесконечности, до уничтожения возможного максимума людей, и неизбежности поражения России. А раз так, то дожидаться заключения мира бессмысленно и надо «кончать войну» самим. Конечно, эти настроения долго не были господствующими, но уже к исходу 1916 года массы ожидали только вспышки, чтобы на деле проявить все те изменения негативного плана, что привнесли в ментальные структуры сознания события, связанные с войной. Отвлечение внимания на поиск «внутреннего врага» стало первым шагом к разложению армии и тыла. Явление поиска «измены», пущенное в жизнь именно Ставкой, дабы отмести от себя обвинения в постоянных неудачах, упало не просто на «благодарную» почву в массах.

Еще в 1910 году в статье «Желтая опасность» выдающийся отечественный военный ученый А. А. Свечин писал: «Надо опасаться легенд о шпионах — они разъедают то доверие друг к другу, которым сильно государство… Сеется страх перед шпионами; создается какая-то тяжелая атмосфера общего предательства; в народной массе ежедневно тщательно культивируется тупая боязнь; а страх измены — нехороший страх; все это свидетельствует прежде всего о растущей неуверенности в своих силах… Ум человеческий отказывается искать простых объяснений грозным явлениям. Серьезные неудачи порождают всегда и большие суеверия. В числе таковых, тесно связанных с поражением, наиболее видное место занимают суеверия о шпионах. Нет трусов, которые не кричали бы „нас предали“; нет упавших духом, которым не грезились бы повсюду Азефы. Жертвы нужны — человеческие жертвы — объятому страхом людскому стаду. Нужны были средневековые костры, на которых сжигались безобидные старухи после вспышки эпидемий».[378] Но что было до этих предостережений скомпрометировавшей себя Ставке? Главное — отвести шквал обвинений от себя, что Верховному главнокомандующему прекрасно удалось. А то, что данным подходом готовилась революция — уже дело десятое.

Именно эти слухи, «объясняющие» поражения на фронте, стали обоснованием не только «ненужности» войны в антивоенных настроениях солдат, но главное — бессмысленности пребывания в окопах и невозможности достижения победы. Участник войны впоследствии вспоминал: «Шпиономания растет параллельно с усталостью войск и командного состава… Все неудачи на фронте принято сваливать на шпионов».[379] Солдаты были убеждены в своей способности одолеть противника, но без оружия и надлежащего командования сделать это было невозможно. Объяснение — «измена»: нам страшны не немцы, а наши генералы, которые «солдат посылают на верную смерть». Перенос ненависти и ожесточения с «врага внешнего» на «врага внутреннего» означал, что первопричину войны и тех бед, которые она породила, теперь будут искать не в борьбе с врагом, а внутри страны.[380]