– Время – моя жена, – сказал он вслух и опять рассмеялся.

Затем быстро оделся, причесался и вышел из квартиры.

Уже в магазине, пробивая в кассе чеки в два отдела – масло в один и хлеб с сигаретами – в другой, он обратил внимание на «лечащий» от боли в суставах браслет на правом запястье кассирши.

– Помогает? – спросил он, вежливо кивнув на её руку.

– Да не знаю пока. Только надела. Приходил тут один, говорил что-то про статистику, ещё там чёрт знает что… Да не верю я. Девки брали. И не дорого. Ну и я… Да шут с ним! Выглядит вроде ничего, глядишь, может, и толк какой будет. А вы, как думаете, помогает?

– Не знаю, извините.

– Да, – вздохнула она. – С вас девяносто восемь семьдесят… Ваши сто. Сдача рубль тридцать, пожалуйста.

– Спасибо…

Получив по чекам покупки, он вышел на улицу и, закурив, поднял глаза к небу. «Странно, – подумал он. – Такое впечатление, что всё остановилось. Движется, происходит, но стоит…» И двинулся обратно к дому, докуривая на ходу…

Ночью ему снился сон: он двигался в светло-фиолетовых бескрайних просторах, похожих на струи мягкого песка и картинки о происхождении Вселенной из детской иллюстрированной энциклопедии. Всё было насыщено чувством необычайного комфорта, если бы это был не сон – он назвал бы его счастьем, но там это было естественно и эмоциональность привычной терминологии была неуместна. Просто – комфорт и несравнимое ни с чем ощущение естественной непредопределённой свободы.

Он двигался как ребёнок, первый раз ступивший за околицу отчего дома – по наитию, без страха, с ни с чем не сравнимой жаждой знать. Потом он увидел Землю. Казалось, она была на расстоянии вытянутой руки, хотя по размеру можно было определить, что он находится от неё на расстоянии удалённости Луны. От Земли к нему тянулась длинная верёвка – один её конец терялся гдето в атмосферных разводах планеты, а другой он спокойно держал в правой руке. Он знал, что медленно удаляется в сторону безграничного пространства космоса. Ему стало смешно: какая верёвка?! Он чувствовал просто связь. Связь, но не путы, не плен. Ибо дыханием вольного приключения веяло от всего вокруг…

И тут он вспомнил. Тут же во сне вспомнил, что уже однажды видел всё таким. Вспомнил ощущение связи, которое по-доброму, не настойчиво удерживало его. Вспомнил лёгкий страх, проникший в глубину сердца, сразу после того, как понял, что удаляется. И в тот раз он крепче сжал конец «верёвки»…

Мелькнувшие картинки памяти не испугали, а лишь ещё больше позабавили его. Он с нежностью, но свободно посмотрел на медленно удаляющуюся от него Землю и разжал пальцы. Потом повернулся в сторону фиолетовых вихрей и отчётливо произнес: «Пою».

Если бы он обернулся, то увидел бы, как отпущенная им верёвка, плавно изгибаясь, кольцами медленно падала на голубоватый шар планеты.

Разве важны причины?

Важно лишь представление смерти…

Он уже был однажды в этом месте. В обычной ситуации запомнить дорогу в завалах сырого, разбросанного на небольших холмах леса даже для человека с врождённой наблюдательностью, трудно. Но для него выйти к искомой точке среди множества одинаковых перелесков, полян и мшистого валежника – было частью Плана, и ошибка не имела права возникнуть в единожды и безупречно настроенной схеме.

Он шёл по прямой не потому, что пользовался лишь одному ему известными ориентирами. Необычайно светлое состояние позволяло ногам просто идти к тому месту, которое они уже знали. Память тела, освобождённого от рефлексов, неумолимо двигала его к концу пути.

Когда он был здесь в первый раз, заканчивалась последняя неделя августа. В спортивной сумке, перекинутой через плечо, лежала складная сапёрная лопатка из автомобильного комплекта инструментов и небольшой туристский топорик, а в кармане куртки пачка болгарских сигарет, отличавшихся особой сизостью дыма, и зажигалка.

Нужно отметить, что все эти предметы обладали одним общим свойством – все они не существовали. Они конечно же имели своё материальное место, но сами были пусты, ибо с их исчезновением в мире людей не шелохнулась бы ни одна причинно-следственная ниточка.

Он не знал раньше, что так бывает, но было дано чёткое указание. Даже сигареты. Он никогда не курил болгарские. Но План был безупречен. Всякому предмету или действию, на обычный взгляд незначительному, была отведена роль в его тончайшей структуре. Смысл происходящих внутри Плана вещей был скрыт его тонкой организацией и давался лишь в ощущениях. И он просто двигался, ведомый их ароматами.

И, вообще, всё, что бы он ни делал, начиная с того воскресенья, – было частью Плана. План обрёк на гениальность мельчайшие детали его быта. Если бы ему потребовалось стать помешанным на своей страсти любовником или трепетно любящим отцом, – в этот момент на земле не оказалось бы более отца или любовника, чем он. Поэтому молчали мозг и чувства. Они имитировали лучше, чем делали. Насколько всё перемешано в голове у юноши, начинающего задумываться над вопросами объективного и субъективного, настолько все чётко и безупречно было у него. Нельзя сказать, что он был частью Плана. Нельзя также сказать, что это был его План. Всё было бы неточными попытками объяснить картину превращения. Было Нечто. Как всегда, не данное нам в словах Нечто – стеклось в точке – образовало – и растворилось без следа, оставив его и План, без сомнения, неразрывно связанными.

У Плана не существовало отдельных пунктов – он был монолитен. И всё же ясность была столь предельной, что могла быть представлена алгоритмом.

Пытаясь рассказать эту историю, следует останавливаться лишь на описании технически необходимых деталей. Ибо все рассуждения не помогут найти смысл и, что более вероятно, введут в заблуждение относительно того, что в действительности происходило.

Но вернёмся ко дню на исходе августа.

Он определил нужное место не глядя, просто почувствовав, что тело остановилось. Поставил сумку, сел рядом на землю, чтобы спокойно выкурить одну сигарету.

Работал он недолго, но выполнил всё, что было необходимо. Хотя при других обстоятельствах он предпочел бы растянуть работу, отдаться блаженному чувству и видеть, как нежаркий августовский день медленно меняется к вечеру, перекрашивая листву и шумя верхушками берёз. Но то, что он совершал, было частью Плана, который требовал безукоризненности, делая чувства компактными и обострёнными до предела. План обладал поистине неограниченными возможностями в описании деталей.

Короткие жерди толщиной в три пальца были нарублены им в полукилометре от определённого места. Дёрн был аккуратно вырезан лопатой, вырытая земля укладывалась в сумку, и он относил её, разбрасывая небольшими порциями в стороне от того места, где копал. Когда работа была закончена, ничто не указывало на месторасположение небольшой впадины под землёй. Лишь он знал, что сбоку бугорка, под порыжевшим от времени лапником, скрыт лаз.