– От она, настоящая боевая дружба! Ты понял, дядя? – Бориска невидяще уставился на Филю-харчевника. – Да я… За Костю… Тьфу, ты черт! За Никифора… Костя, ты не сумлевайся, за твою доброту я… Дядя Никифор! Я расплачусь… За доброе отношение завсегда… Добрый ты, Костя, добрый…

– Иди, ляг на диван, вздремни. Ишь, развезло! – Притупов резко подхватил Бориску сзади под мышки, сволок к дивану. – Говорливый после рюмки!

– Ты, дядя, напрасно! – неожиданно трезво крикнул с дивана Бориска. – Если надо я – могила!

И рухнул на диван, полностью отключившись.

– Слабый на выпивку твой партизанский дружок, – проговорил, глядя на безжизненного Багрова, Притупов. – И говорливый… А пожрать – молодец, та еще кишка…

– Зато он мне преданней собаки будет, – ответил Ленков. – Ты, Филя, его лохмотья, – показал на валявшуюся в углу замызганную шинелешку, – выбрось. Ванятку к Ибрагиму пошли, пусть мою бекешку припрет. Дадим этому, все равно ее от мазуты не отмыть…

Пока притуповский половой бегал за бекешкой, вдвоем прикончили начатую и еще одну бутылку водки. Медленно за окном наползали сумерки. Ленков растолкал Бориску.

– Вставай, пора двигаться на постой.

Выпили чаю с калачами, а когда Бориска начал суетливо искать в комнатенке свою шинель, Костя кивнул на висевшую у дверного полога на гвозде «обнову».

– Надевай, Бориска, твоя будет! Ноне мороз давит…

– Эта? Мне? – Багров кинулся к бекеше, напялил ее на плечи, огладил на груди. – Брава кака… Теплынь! Костя! Да я за тебя!..

– Поглядим, – усмехнулся довольный произведенным эффектом Ленков. – В деле! А пока тебе – выговор! Забыл опять про Никифора!

– Эт-ты, черт, виноват! – сконфузился Бориска. – А чо за дело? – тут же поинтересовался, любуясь обновкой и совершенно не обращая внимания на мазутный след чуть ли не во всю правую полу. – Я, Кос… Никифор, завсегда готов!

– Дело-то?.. А дело, Бориска, не простое… Я, да будет тебе известно, войну с буржуями продолжаю…

– Да ты чо?! – восхищенно вскинулся Бориска.

– Вот и чо! Революционная война! Трясу толстозадых, аж дым идет!

– Возьми и меня на такое дело, зазря ли чо ли я жизни не жалел в пролетарской борьбе! Мне и Ляксей Андреич в кутузке говорил, дескать, парень, и сейчас революция идет, против буржуйских морд! Вот на кого я, Костя, дюже зол…

– Стой-ка! А что за Ляксей Андреич тебя просвещал? – оживился Ленков.

– Да это один мудрый такой старикашка! Мы с ним тока день и говорили. Но… Кады меня в тюрьму закинули, так он подсказал кое-что… Давно было! Почитай, уже три с половиной месяца прошло! Меня посадили, а его выпустили… О, дедок с головой!.. И подкармливал, как родного, опосля…

Бориска прослезился.

– Знаю я твоего дедка! – заржал Ленков. – Ну ты, ядрена вошь, Андреич-то! Что твой пострел – везде поспел! – Костя весело глянул на ничего не понимающего Багрова. – Держись, Бориска за меня! Не пропадешь! Мы такую революцию устроим! Не чешись в строю, Маруся! Значит так, боец Багров, беру я тебя к себе, в адьютанты! Наши в городе!

– Не сумлевайся, командир, – посерьезнел, вскочив, Багров. – За все отработаю сполна, за хлеб-соль, за одежу…

– За харчи мне расчета не надобно. Как старого друга угощаю. И по обмундированию тебе решим! Все, двигаем на постой. Пошли!..

На улице уже стояла темнота. Мороз крепчал, белесой дымкой пропитывая воздух.

«Повезло-то как! И сыт, и одежа справная! Такое оно, боевое партизанское братство!» – восторженно думал счастливый Бориска, стараясь не отставать от быстро и размашисто шагавшего Кости.

Они миновали мост, свернули в темный проулок, потом двинули по улице в гору, сопровождаемые беззлобным собачьим переругиванием. Наконец, отмахав довольно приличное расстояние, подошли к добротным воротам, где Костя, протянувшись через ограду, звякнул железной щеколдой на калитке.

В тепло натопленной избе, с порога поразившей Бориску чистотой и богатым убранством, их встретил немолодой мужик сумрачного вида и красивая бабенка, много его младше, брызнувшая на вошедших ярко-синими глазами.

– Намерзлись, Константин Степанович? Ой, да вы не одни!

На Бориску, когда он скинул на вешалку бекешу и предстал перед хозяйкой в грязной и ветхой гимнастерке, посмотрела с плохо скрываемой брезгливостью.

– Дайте-ка нам, хозяюшка, умыться с дороги! – тоже «завыкал» Ленков, проталкивая Бориску вперед. – Пришлось вот моему молодому товарищу добираться издалече, да на перекладных, в том числе и на паровозе. Измазюкался малость!

Ленков врал так уверенно, что Бориска даже ему позавидовал: «Канспиратар Костя!»

Молодая хозяйка поставила на табуретку за занавеской таз, начерпав в него из бачка, гревшегося на печи, горячей воды, церемонно подала полотенце и облатку мыла. Раздевшись до пояса, стыдясь своих шрамов, Бориска быстро вымыл голову и шею, обтер грудь. Появившийся за занавеской Костя подал ему чистую исподнюю рубаху.

Хозяева уже отчаевничали, поэтому за столом Бориска чувствовал себя не столь скованно. После чая они ушли с Костей в его комнату, где на полу было постелено и для Бориски. Сытый и уставший за такой длинный для него первый день свободы, Бориска быстро уснул.

4

На следующий день Бориска встал поздно. В комнате один. Одевшись, вышел на кухню, где хлопотала пригожая молодуха, приветливо ему кивнувшая. Бориска шмыгнул на улицу, по нужде. Вернувшись, поплескался у рукомойника.

– Садитесь, чаю попейте, – церемонно пригласила хозяйка. – Константин Степанович обещался вскорости быть с ночного дежурства… Сказывал, что пока вы поквартируете у нас…

За столом она расспрашивала Бориску о его житье-бытие. Он, сам не зная почему, заосторожничал, скупо рассказывая про былое партизанство. Истории, которая его привела в тюрьму, понятное дело, не касался. Больше нахваливал Костю, расписывая его партизанское геройство.

А вскоре и тот появился, с чернявым и вертким парнем, которого называл Мишкой. Они принесли Бориске полный комплект военного обмундирования – новую диагоналевую гимнастерку, галифе, кожаный ремень. От такого наряда Бориска был на седьмом небе.

Чай пить не стали. Забрав Бориску, вышли за ворота, уселись в легкую и быструю «американку», запряженную пегим коньком, покатили к Московскому тракту.

– Костя, куда мы? – поинтересовался Бориска, кутаясь в уютную бекешу.

– Узна-ашь, – протянул нараспев Ленков, переодетый взамен шинели в полушубок с мохнатым овчинным воротником.

Когда отъехали довольно порядочно от крайних домов, молчаливый Мишка, управлявший «американкой», свернул на полого спускающийся берег Кенона. У гладкого ледяного поля озера остановились. То там, то здесь, на льду чернели небольшие шалашики – рыбаки дергали из лунок карася и окуней со щучками. Мишка убежал к одному из шалашиков, потом перебежал к другому.