Она поведала молодой женщине, что если носить два мускатных ореха на веревке вокруг шеи, пока веревка не порвется, можно вылечить сердечный шум, а если распороть голубя, который никогда не летал, и надеть больному на голову, пройдет лихорадка. Она показала ей, как изготовить мешочек желаний, маленькую кожаную сумочку, в которую нужно положить тринадцать пенни, девять хлопковых семян и несколько щетинок черного кабана, и как нужно тереть этот мешочек, чтобы желания исполнились.

Вдова Парис запомнила все, что рассказала ей Мама Зузу. Правда, боги ее особо не интересовали. Нисколечко. Ее интересовала практическая сторона дела. Она с восторгом запоминала, что, если окунуть живую лягушку в мед, а потом положить на муравейник и подождать, пока от нее останутся одни только беленькие косточки, при тщательном рассмотрении можно будет обнаружить плоскую косточку в форме сердца и еще одну — с крючком: ту, что с крючком, следует прицепить на одежду тому, кого хочешь приворожить, а косточку в форме сердца — спрятать в укромное место (если потеряешь, твой возлюбленный набросится на тебя, как злая собака). Если все это проделать, возлюбленный всенепременно ответит тебе взаимностью.

Она узнала, что если дунуть порошком из сушеной змеи на лицо сопернице, та ослепнет, и что соперницу можно заставить утопиться, если взять ее нижнюю рубашку, вывернуть наизнанку и зарыть в полночь под кирпичной кладкой.

Мама Зузу показала вдове Парис чудо-корень, большой и маленький корни Джона Завоевателя,[87]она показала ей драконову кровь, валерьяну и лапчатку. Она научила ее заваривать зачахни-чай, настаивать воду-приманку и приворотную воду.

Все эти, и не только эти секреты Мама Зузу открыла вдове Парис. Но ожидания старой рабыни не оправдались. Она изо всех сил старалась передать молодой женщине тайные знания, сокровенные истины, поведать ей о Папе Легбе, о Мау, об Айдо-Хведо, змее вудоне и обо всем остальном, но вдова Парис (настало время открыть имя, которое она получила при рождении и которое ей предстояло прославить: это была Мари Лаво. Но не великая Мари Лаво, о которой вы наверняка слышали, это была ее мать, в конце концов ставшая вдовой Глапьон) нисколько не интересовалась богами далекой земли. Если африканские боги, пустившие корни в черноземах Санто-Доминго, процветали, то эта земля с ее злаками и дынями, раками и хлопком оказалась для них скудной и бесплодной.

— Она ничего не хочет знать, — жаловалась Мама Зузу своей наперснице Клементине.

Клементина была прачкой, брала на дом занавески и покрывала и обстирывала чуть не полквартала. На щеке у нее краснела целая россыпь ожогов, а один ее ребенок сварился заживо, когда на него опрокинулся котел с кипятком.

— Значит, не учи ее, — сказала Клементина.

— Учу ее, учу, а она не понимает самого главного: ей интересно только одно: как все это применить. Я даю ей бриллианты, а она хватает цветные стекляшки. Я ей — деми-бутей лучшего кларета, а она лакает воду из речки. Я ей — перепелов, а ей лишь бы крыс жрать.

— И чего тогда ты упорствуешь? — спросила Клементина.

Мама Зузу пожала костлявыми плечами, и ее иссохшая рука закачалась.

Ответа у нее не было. Она могла сказать, что упорствует потому, что до сих пор жива и благодарит за это богов, благодарит от всего сердца: ведь сколько смертей она перевидала на своем веку. Она могла сказать, что мечтает о том, как однажды рабы восстанут, как восстали (и потерпели поражение) в Лапласе, и что в глубине души она знает: без богов Африки, без покровительства Легбы и Мау они никогда не победят белых поработителей и никогда не вернутся на родину.

Жизнь Мамы Зузу закончилась почти двадцать лет назад, в ту ужасную ночь, когда она очнулась ото сна, почувствовав, как меж ребер вонзилась холодная сталь. С тех пор она не жила, она — ненавидела. Если спросить ее про эту ненависть, она ничего не скажет о двенадцатилетней девочке на зловонном корабле: в ее жизни было столько побоев и порок, столько ночей, проведенных в кандалах, столько разлук, столько боли, что все это попросту сошло с ее памяти, как корка с раны. Зато она могла бы рассказать о своем сыне, о том, как хозяин приказал отрубить ему большой палец на руке, когда узнал, что мальчик умеет читать и писать. Она могла бы рассказать о своей дочери, которая уже восьмой месяц носит под сердцем ребенка от надсмотрщика и которой всего двенадцать лет, и о том, как в красной земле выкопали ямку, чтобы в нее поместился живот беременной, а потом секли ее до тех пор, пока спина не стала сочиться кровью. И хотя яма была вырыта по размеру, дочь лишилась и ребенка и жизни утром в воскресенье, когда все белые были в церкви…

Слишком много боли.

— Поклоняйся им, — говорила Мама Зузу вдове Парис, когда через час после полуночи они стояли в байе, голые по пояс, потные из-за влажного ночного воздуха, и белый лунный свет придавал их коже особый оттенок.

Муж вдовы Парис Джек (смерть которого, воспоследовавшая три года спустя, будет отмечена рядом странностей) немного рассказывал Мари о богах Санто-Доминго, но ей было неинтересно. Сила была не в богах, а в ритуалах.

Мама Зузу и вдова Парис пели, топали ногами, завывали, стоя в заболоченной реке. Свободная цветная женщина и рабыня с иссохшей рукой пели, стоя среди черных полозов.

— Ты процветаешь, твои враги повержены — но не все в мире на этом держится, — сказала Мама Зузу.

Из ее памяти стерлись многие слова, которые нужно было произносить во время обрядов, слова, которые она когда-то помнила и которые знал ее брат. Она сказала прелестной Мари Лаво, что слова неважны, важен напев и ритм. И там, на болоте, среди черных полозов, пока они поют и отбивают такт, на нее снисходит странное видение. Она видит ритмы песен, ритм калинды, ритм бамбулы, видит, как все ритмы Экваториальной Африки медленно разливаются по земле в полуночном свете, и вот уже вся страна подрагивает и раскачивается под ритмы старых богов, чье королевство она когда-то покинула. Но даже и этого, сознает она, стоя посреди болота, даже и этого недостаточно.

Она поворачивается к прелестной Мари и видит себя в ее глазах, видит чернокожую старуху с морщинистым лицом, с костлявой рукой, недвижно висящей вдоль тела, и глаза — глаза женщины, видевшей, как ее дети дрались с собаками за кусок еды. Она увидела себя и впервые поняла, какие отвращение и страх испытывает к ней эта молодая женщина.

Она засмеялась, присела и подобрала здоровой рукой черного полоза, длинного, как молодое деревце, и толстого, как корабельный канат.

— Вот, — сказала она. — Это будет твой вудон.

Она кинула послушную змею в корзину, которую держала желтокожая Мари.

А потом к ней пришло второе и последнее в эту лунную ночь видение: она увидела своего брата Агасу. Это был не двенадцатилетний мальчик, с которым ее разлучили на базаре в Бриджпорте, а огромный мужчина, лысый, с беззубой улыбкой, вся спина его была исполосована глубокими рубцами. В левой руке он держал мачете. А от правой осталась одна культя.