— Как ты думаешь, смогу ли я тебя, такого бесценного, взять да враз и обесценить?

— Ты это брось, паря… Хор-рош верховодить — не до куражу, не до ш-шуток… Где ты щас шнифера найдешь? — довольно уверенно прохрипел-прошипел «Кесарев», боясь, однако, шевельнуться.

В ответ «народный палач», продолжая куражиться, взвел курок и еще сильнее сдавил кадык Викентия Алексеевича:

— Так смогу казнить или нет?

Адвокат чудом вывернулся из цепких объятий и, глотнув воздуха, отрицательно покачал головой.

— Не сможешь — нет тебе резону меня жизни даром лишать, — добавил «с душой». — Да и не такой ты волк, больше изображаешь.

— Правильно — не волк, — Яхонт немного оттаял. — И не стану, потому что я твой друг и себе не враг. А другие — они смогут! Запросто. Обезумели люди, брат. Икру мечут, все хотят чего-то… Я за народ мщу, а эти… сволочь, сами не знают, чего им надо.

— Ты думаешь, мне товарищей не жалко? — голос «Кесарева» патетически звенел, хотя душа Думанского не испытывала абсолютно никакой лжехристианской жалости к «товарищам во узах».

— Товарищей жалко… Да что теперь поделаешь! Придется на дело собрать ваших — человек пять-шесть. Завтра же прямо с утреца и пойдем! Народу маловато, верно… — «Вождь» подошел к дверям спальни, где большую часть времени отсиживалась бабка: — Эй, Никаноровна! Слышишь? Я те говорил, что ты пригодишься! Хочешь деньжат заработать? Денег порядочно будет: думаю, каждому по полтыщи выйдет!

— Э, Коля, яхонтовый мой, — другой разговор! — высунулась та. — Куда? Да я хоть сейчас под полными парусами.

Яхонт помялся, будто боялся сглазить:

— Кассу завтра берем на Выборгской стороне.

Никаноровна помчалась на кухню за спиртом.

— Э-эх! Помянем-ка… — вернулась она с полным графином, прижав к груди стаканы, — …всех погибших в морской пучине!

Яхонт и Никаноровна молча выпили по полному стакану, Думанский сморщившись, пригубил.

— А теперь за успех дела! — раздухарился «вождь». — А у тебя чего полный? Что это ты не пьешь, Кесарев, а? Обижаешь!

— Ему нельзя много: он, как фараоны его избили, на это дело слаб. — Никаноровна схватила стакан Думанского и отлила половину себе. — Ну, давайте за успех — святое дело! — только так, чтобы утречком встать как огурчики. А то ить я завтра адмиральский смотр учиню.

— Довольно бред слушать, — опомнился Думанский. — Куда ты ее собираешься тащить — пожилую женщину, больную?

— Это я пожилая?! — оскорбилась Никаноровна. — Сам ты инвалид, чума забубонная! Да какая я тебе пожилая? Я ведь разведчица — резидентша!

— Разведчица?! Я так сразу и догадался! — рассмеялся адвокат. — Турецкая, наверное?

— Да какие, к аллаху, турки? С туркой я и рядом не сяду! Японская я разведчица.

Вообще-то, я просила, чтоб меня в Африку направили, к бурам, но для этого надо быть негрой или хоть бы мулаткой. Э-эх! Трансваль, Трансваль, страна ма-а-я…[113]

— Поздно шарманку крутить: Трансвааль, видишь, и так сгорел — без твоей пороховой натуры!

— А зачем ты вообще стала разведчицей, Никаноровна?

— Ну как «зачем»? Вот ты — бандит, можно сказать, а я — разведчица. Каждому своя слава! Правда, на этом много не заработаешь. Наоборот, одни убытки. Я вот попала в школу гардемаринов, так в этом, в Порт-Артуре проклятущем, свои же матросики меня и снасиловали. За те муки-то я этот порт-форт китаезный потом с чистым сердцем сдала. А ты думал? Такие страстотерпицы, как я, сразу в святую еврархию зачисляются. И, значит, ежели я немного погрешу, то ничего страшного.

— Слышишь, что несет? И шпионка-то она, и Порт-Артур сдала. Ну это же невозможно — брать такую «сказительницу» с собой! Кто знает, что она там «нашпионит»? — предостерег «Кесарев» Яхонта.

— Да эта малохольная в деле не хуже тебя! Любого мужика уложит…

Пьяная Никаноровна меж тем продолжала вдохновенно бредить:

— Наша, расейская то есть, пехота раз поспорила с японской, кто за время на зимних квартирах быстрее похудеет на полтора пуда. Канониры, артиллеристы по-морскому, назначались секундантами и должны были набрать по полтора пуда… А чего, водки больше нет? Ну-ка салаги, живо наливайте, а то на камбуз — макароны продувать! — скомандовала она.

— Мне хватит. — Яхонт, отмахнувшись, встал из-за стола. — Пойду-ка я готовиться… Никаноровна, и тебе тоже довольно! Нужно еще челбогашевских собирать — кто остался.

Стоило Яхонту уйти «трубить общий сбор», Думанский заторопился, придумывая наиболее быстрый и наименее безопасный способ передать в полицию сведения о готовящемся нападении. С профессиональным педантизмом и лаконичностью он «нарисовал» послание чрезвычайной важности для соответствующей государственной службы. К своей депеше, в которой лапидарно изложил все, что узнал о Сатине и его жутком «рабочем конвейере», Викентий Алексеевич присовокупил французский трактат «Знаки и символы», видавший виды и изрядно прореженный. Он не забыл добавить к посланию постскриптум о назначенном на завтра ограблении ссудно-сберегательной кассы, указав для вящей действенности донесения, что в числе налетчиков ожидается Кесарев «собственной персоной». Все вместе спешным, но аккуратнейшим образом он завернул в прочную бумагу из-под какой-то бакалеи, туго перетянул бечевкой и на получившемся небольшом пакете, как мог, вывел адрес: «Его высокоблагородию Алексею Карловичу Шведову. Лично в руки!»

«Через местный участок не передать. И соваться нечего: не то что не поверят, арестуют без разговоров как Кесарева — приметы налицо! Еще и оприходуют по всем негласным правилам — им бы только усердие проявить, а там, пока суд да дело, бандиты всерьез заподозрят неладное и действительно расползутся — в Петербурге тогда их искать будет бесполезно, а Россия велика… Яхонт и так на меня волком смотрит, пронизывает рентгеновскими лучами. Этот социалист особо опасен! И на свободе… Как быть? Ну не сидеть же мне здесь сложа руки и ждать, когда станет уже совсем поздно».

Бедняга правовед думал и о том, как ему, «Кесареву» поневоле — Думанскому под «личиной», избежать участия в ограблении нобелевской кассы, но этому мешало подступившее чувство голода, который, как известно, не тетка, и тем более не бабка-балаболка, готовая поделиться последним куском.

После всех этих оценочных рассуждений по поводу сложившегося status quo,[114]закутавшись шарфом чуть не до носа, натянув поглубже — до самых глаз — чей-то старый чухонский треух, подняв воротник пальто как можно выше и положившись на Божью помощь, «конспиратор» вознамерился все-же во что бы то ни стало добраться неузнанным до… ближайшей лавки.