Они оба воззрились на меня.

– Под другой фамилией, – подтвердил я. – Мы знали его как Гончарова.

– Гончаров, – пробормотал Орест. – Кажется, я слышал.

Еще бы он не слышал! Именно как о Гончарове об убитом Пашутине и говорили. Тогда никто не знал его настоящей фамилии.

– Так получилось, что мы оказались причастны к этим событиям. Стали разбираться и поняли, что ничего не знаем об этом человеке. Поэтому и просим о помощи.

Они молчали. Я ждал. Мне оставалось только ждать, потому что от этих людей зависело, что я узнаю и узнаю ли хоть что-то вообще.

Кузнецов взглянул на свою супругу.

– Я оставлю вас? – произнес вопросительно.

– Нет, будь с нами.

Но ответила с задержкой. Кузнецов понял и поднялся.

– Извините, мне надо поработать.

Никто не стал его удерживать, и он ушел.

– Простите меня, – сказал я женщине.

Она посмотрела на меня долгим взглядом. Ее глаза стали еще темнее, чем прежде.

– Не надо извиняться. Вы здесь вовсе ни при чем.

Взяла бокал с вином и выпила все до дна. Когда поставила бокал на стол, я увидел две слезинки, стекающие по щекам. Но она этого, кажется, даже не замечала.

– Вы ведь учились с ним вместе?

– Да.

– Мне рассказывали, он был вашим защитником.

Слабо улыбнулась, кивнула и смахнула слезинки с лица.

– Родители наградили меня довольно смешной фамилией.

– Фамилия как фамилия, – не согласился я.

– Так может говорить только человек, который никогда не был Лушпайкиным. Она опять улыбнулась, уже смелее.

– Он любил вас?

– Очень!

Сказала безо всякой рисовки. Просто констатировала факт.

– Было приятно?

– Что? Что любит?

– Что любит, что рвется в драку из-за вас.

– Любит – да, а драка…

Покачала головой.

– Я всегда из-за этого с ним ссорилась. Драки – это не по мне. Видеть Сережку с разбитым лицом – жуткое зрелище…

– Он был слабым?

– Почему? – будто даже удивилась Кузнецова.

– Сами же говорите – разбитое лицо. Доставалось ему в драках?

– Доставалось – это когда пятеро на одного.

– Это против него пятеро?

– А против кого же? Один на один он мог отделать кого угодно, никого не боялся. Так эти жулики собирались по четверо, по пятеро и так, скопом, налетали на Сережу.

Она улыбнулась той улыбкой, с которой обычно вспоминают дни детства.

– Он был хулиганистым?

– Он был справедливым, – сказала Кузнецова. – Всегда и во всем. Это ему часто мешало.

Мне показалось, что она осуждает его за это.

– Потом он ушел в армию, – подсказал я.

– Да, – кивнула Кузнецова и задумалась.

Потому что дальше их пути разошлись.

– Ушел, – негромко сказала она. – Потом вернулся. А я уже была Кузнецова. И защищать меня было не нужно.

Улыбнулась, но улыбка вышла невеселой.

– Извините меня за бестактность, – попросил я. – Он к вам приходил?

– Когда?

– После армии.

– Нет.

Обиделся – это было понятно.

– Куда он пошел после армии?

– Я не знаю. Работать, я думаю.

– Разве вы ничего о нем не слышали?

– Нет.

– И не встречались?

– Нет.

Это была полная неожиданность. И полный крах всех моих мечтаний.

– За все время – ни разу? – спросил я, еще надеясь, что что-то можно поправить.

– Ни разу. Надо было знать Сережу. Он был очень щепетилен в таких вопросах. Я вышла замуж за Ореста, и Сергей никогда не позволил бы себе напомнить о своем существовании.

– Это была обида?

– Нет, вы меня не поняли. Это было признание окончательности и правомерности моего выбора. Понимаете? Он не хотел мне мешать и не хотел быть для меня живым упреком. Он просто исчез из моей жизни, позволил о себе забыть, и в этом был он весь. Он очень благородный.

Я вот его сейчас вспоминаю – ведь мы были детьми, и понятия еще были детские, но Сережино благородство – это не детство, не глупость. Осознанность поступков. Понимаете?

Я понимал, но не совсем.

– Но вы же не вышли за него замуж, – напомнил я.

Если он такой хороший – тогда почему? Я искал изъяны, я должен был их найти, и хотя люди, с которыми я встречался, не сказали о Пашутине худого слова, я не верил им до конца, потому что знал о Пашутине то, чего не знали они. Пашутин был мальчишкой из их детства, тогда он был справедлив и бесстрашен – и никто еще не мог предположить, что он однажды под чужой фамилией придет в чужой офис и будет угрожать убийством. А чуть позже сам будет убит, и убивать его будут киллеры, настоящие профессионалы, и значит, он сам как-то связан с этим жутковатым миром, где конфликты предпочитают разрешать пулей.

– Почему? – переспросила меня Кузнецова. – Трудно объяснить. Девчонки взрослеют быстрее мальчишек. И о жизни задумываются раньше. Женщине нужен уют, очаг, семья и муж, на которого можно положиться.

– А Пашутин, значит, не соответствовал?

– Он был прекрасный парень. Но не для семьи.

Подумала, поправилась:

– Не для меня. Когда я встретила Ореста, я поняла – это мое. Я знала, что с ним смогу построить этот дом, – повела рукой вокруг. – Что Орест не будет бороться за справедливость, а будет просто жить. Это так важно и так желанно для любого – просто жить.

Жить-поживать да добра наживать. Я уже начинал что-то понимать.

– Мне было жаль Сережку. Но детство кончилось. У каждого в жизни свой путь.

Он был не такой, как Орест. Рядом с ним – слишком беспокойно.

– Скажите, вы когда-нибудь мечтали побывать в Париже?

– Я? – удивилась Кузнецова.

– Да. Была у вас такая мечта?

– Мне кажется, каждый человек мечтает побывать там хоть раз в жизни.

– А вы – хотели? Еще тогда, в юности?

– Да. Очень. Прямо грезила.

Пашутин хотел подарить ей эту поездку. Через тридцать лет пронес память о ее желаниях. Не каждый на такое способен.

– А почему вы спросили?

– Так. – Я пожал плечами.

Мы помолчали.