Самая большая опасность состояла в том, что Ремаген требовал все большего числа подкреплений и перемалывал почти все резервы, оружие, боеприпасы и технику, предоставляемые в распоряжение командующего Западным фронтом, притягивая их, словно магнит, и справа, и слева. Это затрудняло, а то и вовсе делало невозможными перегруппировку, отдых и пополнение частей других групп армий. Фактически, когда передовые части противника стали форсировать Рейн, контрмеры, предпринимавшиеся с тем, чтобы помешать им это сделать, были недостаточно жесткими и энергичными для того, чтобы обеспечить нам быстрое и сравнительное легкое восстановление линии фронта в ее прежней конфигурации. В результате теперь судьба всего фронта на Рейне зависела от того, удастся ли нам уничтожить захваченный войсками альянса плацдарм или хотя бы не допустить использования его противником для развития наступления.

Наш собственный плацдарм в Рейнском пфальцграфстве был настоящим подарком для противника – он облегчал ему наступление с целью охвата наших войск, которое вот-вот должно было начаться. В то же время Мозель, за которым располагалась благоприятная для наступательных действий местность, был достаточно серьезным препятствием; Западную стену и район, примыкающий к ней на участке 1-й армии, тоже невозможно было преодолеть с ходу, да и Западное пфальцграфство, на территории которого имелось множество естественных препятствий, сулило атакующей стороне огромные сложности, а нам – неплохие возможности для мобильной обороны. Все зависело от того, удастся ли нам в нужный момент перебросить подкрепления в нужное место. Надо сказать, что дефицит транспорта и нехватка в составе наших резервов моторизованных войск делали эту задачу весьма трудной.

В распоряжении люфтваффе имелись значительные силы зенитной артиллерии. Тяжелые потери среди зенитчиков удалось частично компенсировать за счет импровизированного превращения батарей, занимавших оборудованные огневые позиции, в мобильные. В этом отношении можно было сделать гораздо больше. Собственно говоря, необходимо было сделать гораздо больше, поскольку, кроме зениток, у нас не было дальнобойных орудий, и потому они могли оказать нам существенную помощь. Лучше снабжаемые боеприпасами, чем армейская артиллерия, зенитки могли стать становым хребтом наших боевых порядков.

Правда, это означало бы, что мы намеренно ослабили бы нашу и без того слабую противовоздушную оборону. Но наша зенитная артиллерия в любом случае была неспособна создать эффективную защиту от вражеской авиации. Кроме того, противник перенес основную тяжесть своих ударов с воздуха с городов и промышленных центров на зону боевых действий и крупных передвижений войск. Взвесив все за и против, я решил отдать предпочтение фронту и тыловым коммуникациям.

Наши летчики делали все возможное, но они не могли добиться даже морального превосходства над противником. Они утратили боевой дух; их деморализовали удары противника по нашим аэродромам и неблагоприятные погодные условия. Не исключено, что еще можно было что-то сделать для восстановления былой гибкости наземных служб, заставить снова засверкать потускневшую славу люфтваффе… Или было уже слишком поздно?

Дела с тыловым обеспечением были плохи, а в некоторых районах положение можно было назвать критическим. У войск отсутствовала уверенность в своевременном прибытии железнодорожных составов, с помощью которых осуществлялся подвоз боеприпасов и всего необходимого, и к тому же неизбежно стали возникать ошибки в распределении военного имущества. Железнодорожное полотно во многих местах было повреждено, и его дальнейшее разрушение могло вообще лишить нас возможности использовать поезда в качестве транспорта. Более того, за линией фронта, в наших тылах появились опасные симптомы, дававшие повод для серьезного беспокойства. Большое количество «пропавших без вести» было тревожным свидетельством того, что в наших рядах началось разложение. Настроения среди гражданского населения в некоторых районах, в особенности в Рейнском и Саарском пфальцграфствах, подтверждали эту тенденцию. Даже в среде военных, в офицерской среде, можно было услышать разговоры на политические темы, подрывающие нашу обороноспособность и питающие пораженческие настроения у нижестоящих чинов.

Однако смысл моих приказов был совершенно однозначным: «Держаться!»

После трех с лишним лет непрерывного отступления даже Гитлер уже не ожидал, что нам удастся переломить ситуацию на Рейне. Он приказал сократить длину линии фронта, надеясь, что характер местности компенсирует нашу слабость, которая была очевидна даже для него. Мы старались выиграть время, чтобы дать «созреть» ситуации на русском фронте, получить возможность бросить в бой новые дивизии и пустить в ход новое оружие. Что касается Саарского пфальцграфства, то, поскольку там располагалось большое количество предприятий военной индустрии, его значение для нас было очевидно: после потери Силезии удержание Рура и Саара стало важнейшим условием продолжения нами войны.

Ведение боев, сдерживающих продвижение противника, в глубине территории Германии было одним способом, позволяющим выиграть время. Другим могла бы стать эвакуация промышленных предприятий, но в сложившейся ситуации о ней нечего было и думать.

Ключом к обороне Рейна был Ремаген. Если бы противнику удалось расширить плацдарм в районе Ремагена, всякая надежда предотвратить прорыв была бы утрачена. Если бы войска альянса сумели прорвать наши боевые порядки на том участке, где располагался плацдарм, противник бросил бы в бой свои мобильные части, чтобы расширить брешь, и тогда, в каком бы направлении он ни двинулся, ему удалось бы смять нашу оборону по крайней мере между Руром и Ланом, а может быть, и до самого Майна. Таким образом, нам было необходимо не выпустить вражеские войска с плацдарма. Несмотря на то что это было связано с неимоверными трудностями, я считал, что мы в состоянии по крайней мере оттянуть момент прорыва.

Во многих отношениях положение в Рейнском пфальцграфстве было еще хуже. Командование группы армий В было убеждено, что задача поставлена ему правильно. Что же касается командования группы армий G, то, как мне кажется, там не было единого мнения по поводу того, как именно надо действовать. Большинство офицеров – открыто или в приватных беседах – обсуждали идею вывода войск из Саарского пфальцграфства. Решающее значение имела дата начала противником наступления с целью взятия наших сил в клещи. При наличии резерва времени мы еще могли бы, сманеврировав, вывести наши дивизии из-под удара и завершить укрепление тылов 7-й армии и правого фланга 1-й армии. Тем самым мы существенно усилили бы наши боевые порядки и лишили бы противника возможности одержать легкую победу.

В этих условиях я, в отличие от командования группы армий G, не считал, что мобильность может стать для нас панацеей. Собственно говоря, группа армий G сама не имела в своем распоряжении достаточно моторизованных сил (точнее, почти совсем их не имела), в то время как противник располагал полным господством в воздухе, а в узком тыловом районе царила неразбериха, мешавшая действовать быстро. Я уже понимал, что произойдет. Мне было ясно, что противник дойдет до Рейна с очень малыми потерями и немедленно начнет его форсировать, в то время как наши войска, если они вообще смогут вернуться, будут просто уничтожены артиллерийским огнем и ударами с воздуха.