Хун посмотрела на Я Жу, который, прикрыв глаза, прислонился к колонне в дальнем конце зала. Только когда они вышли на улицу, их взгляды встретились. Я Жу улыбнулся сестре и сел в один из автомобилей, предназначенных для министров, мэров и особо важных делегатов.

Хун заняла место в ожидающем автобусе. Я Жу придумал какой-то план, но в чем этот план заключался, она не знала.

Страх в душе усиливался. Надо поговорить с кем-нибудь, думала она, с кем-нибудь, кто разделяет мои опасения. Многие из делегатов старшего возраста знакомы ей с давних пор. Большинство из них смотрят на политическое развитие в Китае так же, как она. Но они устали, думала Хун. Состарились и уже не реагируют на грозящие опасности.

Она снова обвела взглядом автобус — увы! Довериться некому. После встречи с президентом Мугабе нужно внимательно просмотреть весь список участников. Подходящий человек наверняка найдется.

Автобус на полной скорости мчался в Хараре. За окном Хун видела тучи красной пыли, вихрившиеся вокруг людей, шагавших по обочине.

Внезапно автобус остановился. Мужчина по другую сторону прохода пояснил:

— Мы не можем приехать одновременно. Машины с самыми важными гостями должны иметь опережение. Потом подъедем мы, а следом политико-экономический кордебалет, для создания живописного фона.

Хун улыбнулась. Она не помнила имени говорившего. Но знала, что он профессор физики и очень пострадал в годы культурной революции. А когда вернулся из деревни после жестоких лишений, его сразу назначили руководить созданием института космических исследований. Хун догадывалась, что он разделяет ее взгляды на то, каким путем должен идти Китай. Он из старой гвардии, которая еще жива, а не из числа молодых, которые никогда не понимали, что значит жить жизнью, где главное не твоя особа, а нечто другое, большее.

Остановились они возле маленького рынка, приютившегося на обочине шоссе. Хун знала, что экономика Зимбабве близка к коллапсу. В частности, по этой причине столь многочисленная китайская делегация и прибыла в страну. Публично об этом никогда не объявят, но инициатива визита принадлежала президенту Мугабе, который обратился к китайскому правительству с просьбой помочь вывести Зимбабве из тяжелого экономического спада. В результате санкций, принятых Западом, основополагающие структуры грозили вот-вот рухнуть. Всего за несколько дней до отъезда из Пекина Хун прочла в газете, что инфляция в Зимбабве приближается к пяти тысячам процентов. Люди на обочине двигались медленно. Голодные или усталые, подумала Хун.

Одна из женщин вдруг стала на колени. За спиной у нее был привязан младенец, на голове — свернутый в кольцо матерчатый жгут. Двое мужчин общими усилиями подняли с земли тяжелый мешок цемента и водрузили ей на голову. Потом помогли подняться. Пошатываясь, согнув колени под тяжестью груза, женщина побрела прочь. Хун не раздумывая встала, прошла вперед и обратилась к переводчице:

— Я хочу, чтобы вы вместе со мной вышли наружу.

Молоденькая переводчица хотела было возразить, но Хун не дала ей открыть рот. Шофер еще раньше распахнул переднюю дверь, чтобы проветрить автобус, где уже стало душновато, так как кондиционер не работал. Хун потянула переводчицу за собой, через дорогу, где мужчины, сидя в теньке, курили одну сигарету на двоих. Женщина с мешком уже исчезла в солнечном мареве.

— Спросите, каков вес мешка, который они водрузили женщине на голову.

— Пятьдесят килограммов, — сообщила переводчица, выслушав ответ.

— Ужасная тяжесть. Она искалечит себе спину, не дожив и до тридцати лет.

Мужчины рассмеялись:

— Мы гордимся своими женщинами. Они очень сильные.

В их глазах Хун читала лишь недоумение. Что здесь, что в Китае — с бедными женщинами обстоит одинаково, подумала она. Женщины всегда носят на голове тяжелые грузы. Но еще тяжелее бремя, которое они несут в голове.

Как только они вернулись, автобус сразу покатил дальше. Вернулся и мотоциклетный эскорт. Хун подставила лицо ветру, задувавшему в открытое окно.

Женщину с мешком цемента она не забудет.

Встреча с президентом Мугабе продолжалась четыре часа. Когда он вошел, Хун подумала, что больше всего он похож на обыкновенного школьного учителя. Пожимая ей руку, он смотрел мимо нее, человек другого мира, на секунду прикоснувшийся к ней. По окончании встречи он и не вспомнит ее. Этого невысокого африканца, от которого, несмотря на старость и хрупкость, веяло силой, одни описывали как кровожадного тирана, терзающего собственный народ, разрушая их жилища и сгоняя с земли по своему произволу. Другие же считали его героем, неустанно борющимся с остатками колониальных сил, каковые, как он твердил, суть виновники всех проблем Зимбабве.

А как считала сама Хун? Она знала слишком мало, чтобы составить однозначное мнение. Однако во многом Роберт Мугабе заслуженно вызывал у нее благоговейное почтение. Пусть не всё, что он делал, было хорошо, но в его душе жила убежденность, что корни колониализма проникли очень глубоко и за один раз их не вырубишь. С особенным уважением Хун думала об этом человеке, читая о яростных нападках, каким его непрерывно подвергали западные СМИ. Немалый жизненный опыт научил ее, что громогласные протесты толстосумов и их газет зачастую имеют лишь одну цель — заглушить отчаянные крики тех, кто по-прежнему страдает от бедствий, порожденных колониализмом.

Зимбабве и Роберт Мугабе оказались в блокаде. Запад бурно вознегодовал, когда несколько лет назад Мугабе допустил аннексию крупных ферм, которые, все еще преобладая в стране, оставляли без земли сотни тысяч зимбабвийских бедняков. Сообщения о белых фермерах, пострадавших от камней или пуль в открытых стычках с безземельной чернокожей голытьбой, разжигали ненависть к Мугабе.

Но Хун знала, что еще в 1980-м, когда страна сбросила фашистский режим Яна Смита, Мугабе предлагал белым фермерам сесть за стол переговоров и мирным путем разрешить жизненно важный для Зимбабве земельный вопрос. Его предложение было встречено молчанием. Снова и снова на протяжении пятнадцати с лишним лет Мугабе предлагал переговоры, и каждый раз ему отвечали презрительным молчанием. В конце концов, когда ситуация накалилась до предела, многие фермеры перешли в разряд безземельных, что немедля подверглось осуждению и вызвало за рубежом бурю протестов.

Тогда-то образ Мугабе претерпел резкое изменение: из борца за свободу его превратили в классический пример африканского лидера-тирана. Изображали так, как антисемиты обычно изображают евреев. Человека, который привел свою страну к свободе, обесчестили и ославили. Никто не упоминал о том, что он позволил бывшим лидерам режима Яна Смита — и самому Яну Смиту — жить в стране. Не отдал их под суд, не отправил на виселицу, не в пример англичанам, именно так поступавшим с черными мятежниками. Но строптивый черный не ровня строптивому белому.

Хун слушала речь Мугабе. Говорил он медленно, голос звучал мягко, негромко, даже когда он затронул санкции, которые привели к росту детской смертности и к голоду, что вынуждало все большее число зимбабвийцев перебираться в Южную Африку, пополняя многомиллионную армию нелегальных иммигрантов. Мугабе не отрицал существование внутренней оппозиции и признал, что случались столкновения. Но западные СМИ никогда не сообщают о нападениях на тех, кто предан ему и партии, подчеркнул он. Всегда только его сторонники бросают камни и применяют дубинки, а о других, бросающих зажигательные бомбы, наносящих побои и увечья, они молчат.