— Тогда нам надо поднажать. И сразу отправляться в поместье моей семьи.

«Нет. Не при свете дня, и не раньше, чем ты отдохнёшь».

Я поднимаю на него глаза.

— Если даже не принимать во внимание вознаграждение, ты веришь в то, что твой знакомый сельватинец не возьмёт меня в заложницы и не доставит к королю?

«Да».

— Почему?

«Поэтому что этот человек знает, что моё возвращение принесёт ему больше, чем сто золотых монет».

А. Ну, конечно. Бронвен, должно быть, пообещала ему ведро монет, если тот поможет будущей королеве избавить Люс от его настоящего правителя.

— А этот человек знает, — я указываю в его сторону, — о тебе?

«Знает».

— И многие о тебе знают?

«Обо мне? Да. О моём возвращении — нет. И нам надо, чтобы всё так и оставалось, либо цена за твою голову значительно возрастет».

Он бросает на меня многозначительный взгляд.

Он на полном серьёзе думает, что я собираюсь пройтись по улицам Сельвати и объявить, что планирую пробудить парочку смертоносных воронов из спячки? Когда он вернулся сюда пару десятилетий назад, он начал войну! Даже если люсинцы не любят своего монарха, они без сомнения предпочитают мир кровопролитию.

«Андреа Регио был готов провести с нами переговоры. Мы согласились разделить королевство, но тут вмешался его сын».

Я хмурюсь.

— Тогда почему вороны убили Андреа? Потому что он передумал?

«Мы не убивали сына Косты».

— Тогда кто это сделал?

«Андреа убил человек, который был его плотью и кровью. Его собственный сын».

ГЛАВА 55

Слова Морргота огорошили меня, погрузив в полнейшую тишину.

«Обвинив нас в убийстве своего отца, Марко собрал всех жителей Ракокки в пещере. Он сказал им, что это нужно для защиты от бунтарей из Монтелюса и их птиц с железными когтями, но на самом деле, он собирался выманить меня и моих людей. Он выдвинул нам ультиматум: перемирие, либо он обрушит стены пещеры».

Моему озадаченному мозгу требуется минута, чтобы понять всё, о чём говорит Морргот. Я и раньше не любила нашего монарха, но теперь… всё, что я к нему чувствую, это полнейшее отвращение.

Убив своего собственного отца, Марко также почти принёс в жертву тысячи невинных людей?

— Я так понимаю, что ты выбрал перемирие, поскольку в итоге тебя превратили в металлические статуи.

Его горящие глаза находят мои, скользят по моему лицу, словно пытаются понять, на чьей я стороне, прежде чем раскрыть мне ещё больше деталей о Приманиви.

«Так и есть, но он всё равно приказал своим земляным фейри устроить землетрясение».

Он замолкает и смотрит на горизонт, который быстро заполняется цветом.

«Я приказал своему народу оказать помощь людям, но они не поняли наших намерений и атаковали нас шипами из обсидиана, которыми снабдил их Марко».

Он сглатывает.

«Я недооценил то, как сильно Регио промыли людям мозги во время нашего отсутствия, которое длилось пятьсот лет. Бронвен пыталась меня предупредить».

Наступает ещё одна долгая пауза, а затем всё его тело содрогается, и его чернильно-чёрные перья взъерошиваются.

«В тот день мы сделались предвестниками смерти, а Марко — настоящим спасителем. Он собрал всех моих людей, которые стали заложниками нашего проклятия и двух моих воронов. Одного из них он отдал Юстусу и приказал избавиться от него, а другого собственноручно проткнул. Он предупредил меня, что будет убивать по человеку каждый час до тех пор, пока я не сдам всех своих воронов. Я не думал, что он так поступит, но число погибших начало расти».

Мою кожу покрывают мурашки, и не только мой голый живот.

«Он оставлял трупы в Ракокки, чтобы я мог их обнаружить. Он делал так, что казалось, будто трупы растерзаны животными, а не такими же точно людьми. Ненависть к моему виду возросла до такой степени, что группы людей начали подниматься в горы, чтобы попытаться изловить жестокого короля. Ворона в том овраге поразил человек».

Часть меня хочет погладить крыло Морргота, потому что воспоминания о той битве определенно даются ему очень тяжело, но другая моя часть говорит: это всего лишь его версия. Могу ли я представить Марко, убивающего своего отца? Если честно, я никогда не видела, как они общались, поэтому — нет. Могу ли я представить, как он использует людей, а потом избавляется от них? Да.

Но я также видела, каким бездушным образом Морргот может убивать. Он далеко не невинный.

— А что насчёт двух оставшихся воронов?

«У меня не было иного выбора, кроме как сдать их».

Странно, что он использовал именно это местоимение, учитывая, что Лор сдал сам себя. Если только Лора не схватили в той пещере и не превратили в металлическую статую.

«Я мог либо обречь на смерть всех людей в королевстве, либо проклясть свой собственный народ на следующие несколько лет».

— Что значит проклясть свой народ?

«Магия моего народа связана с моей. Моё падение равносильно их падению. Я состоял из пяти воронов, что должно было избавить их от такой судьбы, и, тем не менее… я подводил их уже дважды».

— Может быть, в следующий раз тебе следует попросить своего птичьего бога превратить тебя в сто воронов?

Он смотрит на меня искоса в течение долгого времени.

— Конечно же, твоему следующему собирателю воронов придётся потрудиться, но это значительно повысит твои шансы избежать проклятия. Представляешь, каким ты будешь маленьким, если тебя разделят на сотню воронов? Я ни разу не пробовала проткнуть осу зубочисткой, но думаю, что это довольно проблематично.

Он фыркает, а я улыбаюсь, но очень быстро мои мысли переносятся обратно к битве Приманиви, и улыбка исчезает с моих губ.

Я похлопываю Ропота по потной шее.

— Значит ли это, что теперь, когда ты вернулся, часть твоего народа тоже пробудилась?

«Они смогут вырваться из плена обсидиана только после того, как будут освобождены все пять моих воронов».

— Они окаменели? Разве они не сделались железными, как ты?

«Нет. Только я становлюсь железным».

Я щурюсь, взглянув на светлеющее искрящееся море. Подумать только, там, на дне, лежит корабль с каменными статуями людей и птиц. Когда я замечаю на горизонте белые холмики, мне в голову приходит одна идея.

Я резко перевожу взгляд на Морргота.

— Могут ли змеи касаться обсидиана или он действует на них так же, как и на ваш вид?

«Он на них не действует, а что?»

Слава Богу, ведь я выкинула те шипы в канал. Я испускаю такой глубокий вздох, что он мог бы перевернуть корабль.

— Ты же знаешь, что я вроде