Служанка спустилась по лестнице.

– Мисс Эрскин примет доктора Джеймса Барри, – коротко сказала она в явном замешательстве.

Алиса поняла. Она развернулась на каблуках и вышла, хлопнув входной дверью и оставив меня один на один с изумленной служанкой. Торжественные уходы всегда хорошо ей удавались. Я помедлил. Алисин экипаж остался ждать у дверей. Я был несколько удивлен. Обычно Алиса относилась к чужому пренебрежению с невероятным спокойствием. Она как-то сказала мне, что неприятие, которое общество выказывает актрисе, разительно отличается от того равнодушия, с каким относятся к судомойкам. Теперь на нее обращают внимание, потому что чувствуют угрозу. Служанку, объяснила Алиса, не замечают, потому что ее просто не существует. Но если твое появление вызывает скандал – с тобой уже нельзя не считаться, ты словно вырастаешь в их глазах. Я хотел поговорить с Луизой. Я хотел узнать, что она помнит. Как ни странно, нашелся еще кто-то, кто знал меня прежде, с кем у нас есть общее прошлое. Поэтому я оставил Алису наедине с ее гневом и поднялся по лестнице.

В комнатах Луизы было нечем дышать. В камине бурно пылал огонь, от внешнего мира отгораживали ширмы, занавеси, ставни и подушки. Луиза – крошечная, скрюченная, древняя – сидела посреди всей этой мрачной, тесной духоты. Я снял и пальто, и сюртук и передал их служанке. Я склонился и поцеловал старуху. Обычно я не появляюсь на людях, одетый так легко. Но эта женщина знала меня ребенком. Она, возможно, знала обо мне больше, чем я сам. Ее щека на ощупь напоминала сморщенное яблоко, которое слишком надолго оставили дозревать в амбаре. Она держала огромную слуховую трубку, голову ее прикрывал простой белый чепец, так что ее череп, по всей вероятности почти лысый, не был виден. Она незряче взглянула в мою сторону. Глаза ее затуманились, но по-прежнему полыхали огнем. Она потянулась, чтобы дотронуться до моих холодных рук. Наш разговор представлял собой серию громких выкриков.

– Джеймс? Это ты?

– Да, это я.

– Ты же не привел с собой эту ненасытную гарпию?

– Если ты имеешь в виду Алису, то нет, она ушла.

Старуха издала нечто среднее между фырканьем и смешком. После чего потребовала чаю. Его подали в детском поильнике с желтыми цветочками на фарфоре, чтобы мисс Эр-скин не облилась дарджилингом.

– Мне читают вслух газеты. В том числе объявления и колонку сплетен. Я знаю, что ты опять с ней связался. Иногда, Джеймс Барри, мне кажется, что ты не лучше твоей матушки.

Внезапно она рассмеялась. Зловещее, надтреснутое завывание прошлого столетия вырвалось из ее дряхлого горла.

– Добро пожаловать домой, Джеймс, – прокаркала она.

Я ничего не сказал.

– Ты думал, я умерла?

– Да, честно признаться – думал.

– Что ж, разумно. Все остальные умерли.

Наступило долгое молчание. Я изучал мебель. Ничто не казалось явно знакомым. Бюро – да, оно было в старом доме. Может быть, несколько картин, животные на фоне пейзажа. Но еще – сто лет не разобранной мишуры и книги, которые она больше не может читать. В юности Луиза была до некоторой степени синим чулком. Она даже знала Фанни Берни[61]. Почему она не вышла замуж? Когда-то она была красива. Кухонные сплетни свидетельствовали о бесконечной череде отвергнутых ухажеров, ужаленных ее острым языком и ретировавшихся обратно в Лондон. Психея обнюхивала скамейку для ног. Я чувствовал дух старушечьего тела, пыльный, острый запах.

– Только чтобы эта тварь здесь не нагадила! – взвизгнула Луиза, тыкая в Психею тростью. Мой пудель отступил ко мне на руки, притихший и испуганный. Я сидел, глядя на черные покрывала Луизы и перламутровую брошку, приколотую вверх ногами.

– Зачем пришел? – спросила она.

– Повидать тебя. И узнать тайны прошлого.

– По крайней мере, честно.

Я рассказал ей про письмо Джеймса Барри.

Наступила очередная долгая пауза. Я обратил внимание на потертые уголки стульев, на их многолетнюю потрепанность. Моль и ржа запустили неизбежный распад. Луиза пожевала губами и сплюнула в пожелтевший платок.

Потом рявкнула:

– Чего ты ждешь, Джеймс? Что я буду оправдываться перед тобой за твою мать?

– А она нуждается в оправданиях? – спокойно спросил я. Луиза вела себя без надобности агрессивно. Но вот она расслабленно откинулась в кресле, отставив детскую чашечку. Сложила руки на коленях и обратила на меня незрячие глаза.

– Да, дорогой мой. Я думаю, она нуждается в оправданиях. Мэри-Энн не любила объяснять свои поступки. Когда она умерла? В 1823-м? Кажется, не так уж давно, но прошло почти сорок лет, как Франциско сообщил новость в письме. Должно быть, она убила себя, Джеймс. У нее было здоровье вроде моего. Она могла жить до ста лет. Я всегда думала, что мы с ней вас всех похороним.

Даже на таком расстоянии от смерти моей матери я чувствую, что от констатации этого очевидного факта у меня перехватывает дыхание. Правда ли это? Так ли? Почему она предпочла море объятиям человека, который ее любил?

Луиза угадывает мои мысли.

– Точно мы этого никогда не узнаем, Джеймс. Но она не была счастлива. Она не была замужем за Франциско, ты ведь знаешь это? Он мог бросить ее в любой момент.

– Он бы никогда так не поступил.

– Это ты так думаешь. Неудивительно, что он создал у тебя подобное впечатление. Но я сомневаюсь, что он когда-нибудь говорил тебе про свою жену и детей в Венецуэле. Вот почему он на ней так и не женился. Не хотел оставить сыновей без наследства. Куда, ты думаешь, он возвращался после всех этих бесконечных скитаний по свету? Я слышала, что его жена была красивая, благородная женщина из богатой известной семьи. Почему, по-твоему, он не оставил тебе свое состояние?

Мадам Изабелла де Миранда

с прискорбием извещает

доктора Джеймса Миранду Барри,

что Генерал Франциско де Миранда

мирно отошел в мир иной сегодня утром у себя дома,

в кругу друзей и семьи.

ДА УПОКОИТ ГОСПОДЬ ЕГО ДУШУ С МИРОМ

Я сижу, замерев, под невидящим взглядом злобной сивиллы. Да, конечно, я знал. Но есть разница между знанием, которое покоится где-то глубоко между лопаток, знанием, которое не может повредить, – и тем, что тебе говорят отчетливо и вслух, когда ты не можешь этого знания избежать, не можешь притвориться – это две разные вещи. И нет, он никогда мне не говорил.

Но Луиза уже утратила интерес к мертвецам. Она вспоминает свои юные годы в Ирландии.

– Эрскины всегда знались с Барри. У нас были поместья в Ирландии. Твой дед охотился с моим отцом. Мы ходили друг к другу праздновать Рождество. Мой брат держал твою мать на руках, когда ее крестили. Это очень давняя история. Дэвид путешествовал с твоим дядей по континенту. Я знала твою мать, когда она еще не умела ходить. Не считая последних двух лет, когда она шаталась с Франциско по всем этим зачумленным островам, мы виделись почти каждый день. Я знала твою мать всю ее жизнь. Не то чтобы я что-нибудь знала о ней.