До войны в свете было много разговоров о различных вариантах замужества Ольги, а также о том, что она, возможно, станет наследницей престола после Алексея. Поэтому она постоянно находилась в центре всеобщего внимания. Ольга всегда была более общительной и разговорчивой из двух старших сестер, но в годы войны именно Татьяна оказалась в центре внимания публики. До войны у нее, казалось, были все задатки настоящей кокетки, поскольку в отличие от Ольги она очень внимательно относилась к своей внешности, обладала прекрасной фигурой, стремилась иметь красивые наряды и изысканные драгоценности, как у модных санкт‑петербургских дам. «Любое, даже старенькое, платье выглядело на ней великолепно, — вспоминала Иза Буксгевден. — Она одевалась со вкусом, ею восхищались, а она любила, когда ею восхищались»[913]. «Она была великая княгиня с головы до ног, настолько аристократично и царственно она выглядела», — вспоминала Светлана Офросимова[914]. С самого начала, когда она только училась сестринскому делу, в Татьяне было что‑то особенное, что сильно отличало ее от не умевшей скрывать свои чувства Ольги и что отличало Татьяну от остальных ее сестер. Как будто у нее был свой собственный мирок, в который она никого не допускала[915]. Однако Татьяна никогда не позволяла своим чувствам мешать ей успешно работать сестрой милосердия и выполнять свои обязанности как можно лучше.

Некоторые считали педантичную и порой властную Татьяну едва ли не чопорной, чересчур серьезной — в отличие от Ольги. Но она всегда была готова прийти на помощь, а благодаря своей способности великолепно владеть собой в сочетании с присущим ей бескорыстием она идеально подходила для работы сестрой милосердия. Всякий раз, когда Алексей был болен, она помогала ухаживать за ним, выполняла все рекомендации врачей относительно лекарств, а также сидела у постели больного. Более того, она была способна беспрекословно выдерживать любые требования матери. Она «одна знала, как окружить ее ненавязчивой заботой, и никогда не давала воли своим собственным капризным порывам», — вспоминал Жильяр. Именно этому как раз становилась все более и более подвержена Ольга[916]. Действительно, во всем, что она делала, Татьяна Николаевна вскоре проявляла такую настойчивость и упорство, которых не было у ее эмоционально менее уравновешенной старшей сестры. Многие медсестры и врачи, которые наблюдали за ее работой, а также сами пациенты позже признавались, что она была прирожденной сестрой милосердия.

Война, которая разразилась так скоро после торжественных празднований трехсотлетия дома Романовых, произвела и кардинальное изменение восприятия в народе сестер Романовых, которые раньше виделись как величавые и горделивые принцессы. На все время войны их мать объявила запрет на покупку любой новой одежды для семьи. Поэтому официальные фотографии стройных молодых женщин в светских нарядах сменились теперь изображениями старших сестер в форме сестер милосердия и детей в семье в довольно скромной, повседневной одежде, что противоречило их высокому положению в обществе. Александра полагала, что вид императрицы и ее дочерей в форме помогал преодолеть разрыв между ними и народом в это непростое для всех военное время. Некоторые люди считали, что это был ужасный просчет: подавляющее большинство простых россиян, особенно крестьянство, все еще считали императорскую семью почти богоподобными существами и ожидали от членов царской семьи поддержания этого образа в глазах общественности. Как заметила графиня Клейнмихель: «Когда солдат видел императрицу, одетую в форму сестры милосердия, точно такую же, как и у любой другой сестры милосердия, он был разочарован. Глядя на царицу, которую он представлял себе сказочной принцессой, он думал: «Неужели это и есть царица? Но ведь между нами нет никакой разницы»[917].

Подобные проявления недовольства получили широкое распространение среди дам высшего света в Петрограде. Они делали насмешливые замечания о слишком «простой» одежде великих княжон — «такую даже девушка из глубинки не осмелилась бы надеть»[918]. Им пришлось не по нраву то, что женская часть царской семьи позволила себе сойти со своего пьедестала, утратила окутывающий их покров таинственности и недосягаемости и, что еще хуже, что они соприкоснулись с нечистотой ран, увечьями и мужскими телами. Дамы приходили в ужас, узнав, что императрица даже стрижет ногти своим пациентам. Пренебрежительное отношение Александры к условностям светского этикета и церемониала, которое проявилось в ее работе рядовой сестрой милосердия, было воспринято как «beau geste» — «дешевый способ снискать популярность»[919]. Даже обычные солдаты бывали обескуражены при виде царицы и ее дочерей, которые выполняли те же обязанности, что и другие сестры милосердия, или сидели у кроватей раненых, презрев свой высокий статус. «Узы дружбы, которые возникли между императрицей, ее молодыми дочерьми и ранеными офицерами, уничтожили их престиж, — сказала графиня Клейнмихель, — поскольку абсолютно верно было когда‑то сказано: «Нет героя для своего камердинера»[920][921].

Как бы то ни было, многие раненые солдаты остались благодарны за ту заботу, которой их окружили Александра и ее дочери во время войны. В августе 1914 года во флигель в Царском Селе поступил девятнадцатилетний раненый солдат Иван Степанов. Его повязку не меняли уже целую неделю. Ему было очень неловко за свой неряшливый вид перед окружившими его в процедурном кабинете сестрами милосердия, которые должны были оказать ему помощь. Одна из них, высокая изящная медсестра, тепло улыбнулась, наклонившись над ним, а напротив стояли еще две совсем юные сестры, которые внимательно смотрели, как с него снимают все эти грязные бинты. Они показались ему смутно знакомыми. Где он мог видеть эти лица? И вдруг он понял: «Неужели это они… императрица и две ее дочери?!»[922] Царица выглядела совсем иначе — улыбчивой и гораздо моложе своих лет. Пока Степанов лежал в госпитале, ему много раз доводилось быть свидетелем проявления искренней сердечности и доброты императрицы и ее дочерей.