В некоторых случаях замена словесного выражения способствует процессу сгущения еще более кратким путем: находится выражение, которое, будучи двусмысленным, воплощает собою не одну мысль. Роли, играемой словами в образовании сновидений, удивляться не проходится. Слово как узловой пункт различных представлений может воплощать собою самый различный смысл, и неврозы (навязчивые представления, фобии) так же часто используют выгоды, представляемые словом для сгущения и маскировки, как и сновидение. То, что замаскировывающая деятельность сновидения выигрывает при замене словесного выражения, не подлежит ни малейшему сомнению. Замена двух слов с определенным смыслом одним двусмысленным чрезвычайно легко может ввести в заблуждение; замена обыденного и простого выражения фигуральным останавливает наше внимание особенно еще потому, что сновидение никогда не указывает, следует ли толковать его элементы в прямом или в переносном смысле и искать ли соответственных им элементов в материале сновидения непосредственно или при помощи обратной замены словесных выражений. При толковании каждого элемента сновидения возникает сомнение:

а) следует ли брать его в положительном или в отрицательном смысле (отношение противоречия);

б) толковать ли его исторически (как воспоминание);

в) или же символически;

г) толкование должно опираться на его словесное выражение.

Несмотря на это, можно все же сказать, что сновидение, не имеющее вовсе в виду быть доступным для понимания, не представляет толкователю больших трудностей, чем, например, древние иероглифы их читателям. Я приводил уже несколько примеров сновидений, в которых двусмысленность выражений играет видную роль («Рот все же открывается» в сновидении об инъекции Ирме, «я все-таки не могу уйти» в последнем моем сновидении и так далее). Сейчас я сообщу сновидение, в анализе которого на первом плане стоит конкретизация абстрактной мысли. Различие между таким толкованием и толкованием при помощи символики очевидно: при символическом толковании ключ символизации избирается произвольно; при нашем же методе ключ этот общеизвестен и дается общеупотребительными оборотами речи. При наличии подходящей мысли сновидения такого рода можно разрешать целиком или отчасти и без помощи самих субъектов.

Одной знакомой даме приснилось:

«Она в опере. Лают Вагнера; представление затянулось до три четверти восьмого утра. В партере расставлены, столы; публика ест и пьет. За одним из столов сидит ее кузен, только что вернувшийся из свадебного путешествия, со своей молодой женой; вместе с ними какой-то аристократ. Про последнего говорят, что молодая женщина привезла его с собой из свадебного путешествия, все равно как привозят с собой шляпу. Посреди партера возвышается башня с платформой наверху, окруженной железной решеткой. Там стоит дирижер, напоминающий лицом Ганса Рихтера, он бегает все время по платформе, страшно потеет и управляет оркестром, расположенным внизу, у подножия башни. Сама она сидит с подругой (тоже моей знакомой) в ложе. Ее младшая сестра подает ей из партера большой кусок угля и говорит, что она не знала, что так затянется и что она, наверное, очень озябла. (Как будто ложи отапливаются во время долгого представления)».

Сновидение хотя и бессмысленно, однако, в общем довольно удачно изображает ситуацию. Башня посреди театра, с вершины которой дирижер управляет оркестром, и уголь, который подает сестра! Я умышленно не потребовал от моей знакомой никаких поясняющих данных; поверхностного знакомства с ее жизнью мне было достаточно для самостоятельного использования отдельных элементов ее сновидения. Я знал, что она питала симпатию к одному музыканту, карьера которого преждевременно была прервана душевной болезнью. Я решил взять башню в партере буквально и вывел заключение, что человек, которого ей хотелось видеть на месте Ганса Рихтера, гораздо выше всех остальных членов оркестра (по-немецки: Turm – башня, turm hoch ?berragen – быть выше других в переносном смысле). Эта «башня» – сложное представление: высотой своей она олицетворяет величие этого человека, решеткой же, за которой он бегает, как зверь в клетке, его дальнейшую участь.

Установив, таким образом, метод изображения в данном сновидении, можно попытаться раскрыть тем же ключом и вторую кажущуюся абсурдность: уголь, подаваемый ее сестрой. «Уголь» означает «тайную любовь».

Ни древо, ни уголь не пылают в огне так жарко, как тайная страсть в глубине.

Она сама и подруга сидят в ложе («засиделись в старых девах»); ее младшая сестра, имеющая еще шансы выйти замуж, подает ей уголь: «Она не знала, что так затянется». Что именно затянется, об этом в сновидении не говорится; в рассказе мы бы добавили: представление; в сновидении, однако, мы можем счесть эту фразу двусмысленной и добавить: «пока она выйдет замуж». Толкование «тайная любовь» подкрепляется тогда упоминанием о кузене, который сидит в партере с женой, и о возведенном на последнюю обвинении в открытой любовной связи с аристократом. Противоречия между тайной и открытой любовью, между ее страстью и холодностью молодой женщины определяют собой сновидение. Там, как и здесь, имеется, однако, посредствующее среднее звено – «высокое положение» – между аристократом и музыкантом, подававшим большие надежды.

Наше исследование обнаруживает, таким образом, третий момент, участие которого в превращении мысли, лежащей в основе сновидения, в его содержание чрезвычайно велико и обширно: учитывание изобразительности психического материала, которым пользуется сновидение. Среди разнообразных ассоциаций с мыслями, лежащими в основе сновидения, избирается та, которая допускает зрительное изображение, и сновидение не останавливается ни перед какими трудностями, чтобы преобразовать какую-либо абстрактную мысль в другую словесную форму, даже самую необычную, лишь бы только она облегчила изображение и тем самым устранила бы психологическую ограниченность мышления. Это переливание содержания мысли в другую форму может быть использовано, однако, одновременно и процессом сгущения и может конструировать связь с другой мыслью, которой бы в противном случае не было бы в наличии. Эта другая мысль в целях облегчения этого процесса может сама изменить предварительно свое первоначальное выражение.

Ввиду той роли, какую играют в мышлении интеллигентного человека поговорки, пословицы, цитаты и песни, нет ничего удивительного, что превращения такого рода очень часто используются в целях изображения мысли, скрывающейся за сновидением. Что означают, например, в сновидении повозки, нагруженные каждая одним сортом овощей. Не подлежит никакому сомнению, что в основе такого сновидения лежит мысль о «беспорядке»: эти повозки не что иное, как контраст фигуральной немецкой поговорке «Kraut und Ruben» («беспорядок, хаос»); я удивляюсь, почему это сновидение было сообщено мне всего один раз. Лишь для немногих объектов выработалась общепринятая символика, в основе которой лежат общеизвестные обороты речи. Добрую часть этой символики сновидение разделяет, впрочем, с психоневрозами, легендами и народными обычаями.

Присмотревшись ближе, мы должны будем признать, что сновидение не совершает в этом случае ничего оригинального. Для достижения своих целей, в этом случае для достижения свободной от цензуры изобразительности, оно идет лишь по тому пути, который проложен уже для него в бессознательном мышлении и избирает те формы превращения оттесненного материала, которые в качестве продуктов остроумия могут быть восприняты и сознанием и которыми преисполнены все представления невротиков. Здесь получает неожиданное освещение толкование сновидений Шернера, зерно истины которого я имел случай отметить уже выше. Интерес фантазии к собственному телу субъекта отнюдь не свойственен исключительно сновидению и даже не характерен для него. Мои анализы показали мне, что это представляет собою обычное явление в сознательном мышлении невротиков и сводится к половому любопытству, объектом которого для юноши или девушки служат половые органы другого или даже своего пола. Однако, как совершенно справедливо замечают Шернер и Фолькельт, дом – не единственный круг представлений, используемый для символизации тела субъекта как в сновидениях, так и в бессознательных фантазиях невротиков. Я знаю пациентов, которые развивают архитектоническую символику тела и половых органов (половое любопытство вообще выходит далеко за пределы внешней половой сферы), символику, в которой колонны и стропила означают ноги (как в «Песне песней»), выходы – отверстия в теле, водопроводные сооружения – мочеиспускательный орган и пр. Но столь же охотно избирается для сокрытия сексуальных элементов круг представлений, относящихся к растительному царству или кухне. В первом случае немалую роль играют обороты речи и сравнения, дошедшие до нас из глубокой древности («виноградник» господина, «семя» и «сад» девушки в «Песне песней»). В довольно невинной связи с атрибутами кухни мыслятся и грезятся самые интимные детали половой жизни, и симптоматика истерии была бы совершенно непонятна, если бы мы не приняли во внимание, что сексуальная символика охотнее и чаще всего скрывается за наиболее повседневным и заурядным. Несомненную сексуальную подкладку имеет то, что невротические дети не переносят вида крови и сырого мяса, что от яиц и макарон у них бывает рвота, что естественный для человека страх перед змеей достигает у невротика преувеличенного масштаба; всюду, где невроз прибегает к такого рода сокрытиям, он идет по пути, по которому когда-то, в ранние культурные периоды, шло все человечество и о наличии которого свидетельствуют еще и сейчас наш язык, суеверия и обычаи.