И Эмерелд поняла, что не может разбить его надежды. Когда она опустила глаза, ее лицо озарилось нежностью, и она постаралась сдержать слезы, грозившие затопить ее печалью.

— Мы назовем ее Кэтлин, — тихо произнесла она.

Это так глубоко тронуло Шона, что ему захотелось плакать. И тогда он ясно увидел, как его любимая сдерживает слезы ради него. Он опустился на колени, чтобы приблизиться к ней. Когда их глаза встретились, притворяться уже не было нужды.

— Эмерелд, я на коленях клянусь тебе, что, если есть способ спасти нашу дочь, я сделаю все. Кэтлин — отличное имя. Может быть, моя мать станет ее ангелом-хранителем. — Он прикоснулся к малютке, уснувшей рядом с матерью, а потом оставил их одних на несколько минут.

Вернулся он с большой деревянной колыбелью и поставил ее рядом с кроватью. Потом он принес спящего Джозефа и уложил его туда. Шон приглушил свет и лег рядом с Эмерелд на широкой постели. Его рука, защищая, обняла посапывающего между ними крошечного ребенка. Они лежали, касаясь друг друга, и ощущали себя частью единого целого. Вновь обретя друг друга в эти темные ночные часы, они не могли расстаться.

Следующие две недели Шон не отходил от них. Джозеф прекрасно себя чувствовал. Его кормили и мать и Элис, он стал заметно прибавлять в весе.

Но малышка Кэтлин не росла. У нее почти совсем не было аппетита, иногда она и вовсе отказывалась от пищи. Порой она начинала задыхаться, и ее розовая кожа становилась восковой. Когда бы это ни происходило, днем ли, ночью ли, Шон терпеливо массировал ее, пока у малютки не восстанавливалось кровообращение. У нее едва хватало сил кричать, и плакала она тихо и жалобно. Шон и Эмерелд, сменяя друг друга, держали ее на руках. Оба были убеждены в волшебной силе прикосновения.

Сама Эмерелд немного окрепла, но Шон понимал, что до прежнего здоровья ей еще очень далеко. Когда она выглядела неважно, Шон излучал нежность. Он вышел из дома на Олд-Парк-лейн только на третьей педеле. Яркие лучи февральского солнца заливали комнаты золотистым светом. Казалось, все лица в доме просветлели. Дела шли на поправку, и в воздухе витал дух оптимизма, они верили, что все кончится хорошо.

Шон вернулся с охапкой бледно-желтых нарциссов и раскидал их в ногах кровати. Он улыбнулся при виде прекрасной картины: Эмерелд, облокотившись на подушки, укачивает их маленькую дочку.

— Я знаю, что ты обожаешь цветы и охотно принимаешь их от меня… В отличие от драгоценностей, — мягко добавил он. Шон сел на кровать. — Есть кое-что еще, и я хочу, чтобы ты это тоже приняла. — Взяв ребенка, он протянул Эмерелд длинный конверт.

Открыв его и обнаружив купчую на дом на Олд-Парк-лейн, она подняла глаза от хрустящего документа:

— Ты купил его?

Шон кивнул:

— Я знаю, как ты любишь этот дом. Я купил его на твое имя, не на свое. Мне давно следовало это сделать.

— Спасибо. Это такой красивый, благородный жест.

— Я люблю тебя, Эмерелд.

— Не говори так, — спокойно отозвалась она.

«Значит, ты так и не простила меня», — подумал Шон. Он отлично ее понимал. Не ожидая прощения, О'Тул все-таки питал некоторую надежду. Он улыбнулся ей, показывая, что все понимает. Прошло слишком мало времени. Он будет ждать столько, сколько потребуется, а пока покажет ей своими поступками, своей преданностью и самоотверженностью, что любит ее всем сердцем.

Все четверо спали в одной спальне, и Эмерелд не возражала против этого, более того, он был уверен, что это ее успокаивает. Эмерелд позволяла ему купать и кормить себя, пока не окрепла настолько, чтобы есть самой, так что Шон не сомневался, что ее не раздражают его прикосновения. Он благодарил Бога за это, хотя Эмерелд и отвергла словесное выражение его любви.

О'Тул осторожно подбирал слова:

— Я не хочу торопить тебя, ты еще не готова, но пора подумать о возвращении домой, в Грейстоунс. — У него отлегло от сердца, когда он увидел, что Эмерелд не возражает.

— Если ты считаешь, что путешествие не причинит вреда Кэтлин, я готова отправиться в любое время, Шон.

Он сжал пальцы Эмерелд:

— Я никогда больше не стану лгать тебе… Дорогая, я не могу гарантировать, что она это выдержит.

— Я знаю об этом, — последовал негромкий ответ.

— Я буду держать ее на руках весь путь до Ирландии.

Ее губы дрогнули.

— А как же Джозеф?

— Черт, он достаточно взрослый, чтобы управлять кораблем!

Как приятно было видеть ее смеющейся! Шон не знал, что Эмерелд отчаянно стремилась уехать как можно дальше от Монтегью. Каждый день она думала о том, когда же граф Килдэрский снова возобновит свою вендетту. Он отлично держал себя в руках, не давая воли гневу и ненависти, но она понимала, что долго это не продлится. Пока она и дети для него главное, но Эмерелд понимала, что это не может продолжаться вечно и месть его будет ужасной.

Когда в очередной раз Шон обтирал Эмерелд губкой, он не стал скрывать своего беспокойства:

— Постельный режим не придаст тебе сил. Я не хочу, чтобы твои мускулы ослабели. Я думаю, что хороший ежедневный массаж пойдет тебе на пользу. Пройдет не менее трех недель, прежде чем ты сможешь встать на ноги.

— Меня это тоже беспокоит. Я все время лежу, но не чувствую себя крепче.

— Если мускулы не работают, они начинают атрофироваться. Я покажу тебе несколько упражнений в постели.

— Ах, Боже мой, мне известно, как ты изобретателен в смысле постельных упражнений, — поддразнила она.

— Ну, если твои мысли двинулись в этом направлении, это очень хороший знак.

Эмерелд отдала себя во власть его рук. После того как Шон обтер ее губкой, он смазал руки душистым маслом и размял каждый мускул ее тела. Она прикрыла глаза от блаженства.

— Это та-а-ак приятно, — пробормотала Эмерелд, потягиваясь, словно ленивая кошка. Она любовалась им сквозь полуопущенные ресницы, не в силах отвести глаза.

Ее взгляд заинтересованно скользнул вниз по его телу, и она осталась довольна увиденным.

— Хорошие знаки повсюду, — распутно произнесла она.

— Отлично. Говорят, что ожидание — это самое лучшее, а воздержание полезно для души.

Стараясь сохранить на лице такое же серьезное выражение, как у Шона, Эмерелд спросила:

— Это очень тяжело?

— Ирландка, ты даже представить себе не можешь.

Эмерелд потянулась и охватила рукой его напряженную плоть.

— Ты дразнишь моего петушка, — беззаботно произнес Шон.

— Просто проверяю. Мускулы, которыми не пользуются, начинают атрофироваться. — Она призывно взглянула на него. — Как насчет небольшой оральной стимуляции?

Шон убрал руку с ее бедра, толкнул ее обратно на подушки и пристально взглянул в веселые зеленые глаза: