После подобной вдохновенной и убедительной речи глава милиции не мог не отметить разумной инициативы и находчивости своего подчиненного и естественным образом возникшее это самое, как его… чувство законной гордости за кадровый офицерский состав своего управления. А через самое непродолжительное время можно было услышать, как перед входом в музей сначала робко, а затем все увереннее и громче запели трели отбойных молотков.

Но согласитесь, куда приятнее предпочесть такой шумной музыке, от которой уже через пять минут начинает раскалываться голова, знакомый голос старенького, пусть даже и порядком расстроенного, фортепьяно. И глубоко наплевать, что это не зрительный зал консерватории имени Петра Ильича Чайковского, миланского Ласкала или там… Венской оперы. Главное здесь, конечно же, сам процесс. Как тут не вспомнить слова Бегемота, брошенные им Жорке Буфетову:

Может быть, вы тоже к музыке пылки?

А, по-моему, так это глупости!

Лучше дома самому гвоздем по бутылке,

Чем куда-то для этого рубль нести…

И нечего тут и предполагать-то. Совершенно ясно, что у каждого в жизни случаются эти самые пылкие мгновения, когда так и подмывает садануть не только гвоздем по бутылке, а, может быть, сразу обеими ладонями по коленкам или даже кулаком по столу. Короче говоря, по тому, что под руку подвернется. А лучше всего, если где-то рядом, под боком от скуки пылится твой старый друг — какой-нибудь музыкальный инструмент. И неважно, что в такие моменты его строй далеко не идеален, и взамен чистого до он звучит на полтона выше или ниже. Еще раз повторяю: главное сам процесс, да погромче, что б залить мощными звуками жаждущую праздника душу. Искупать руки в до боли знакомых клавишах и до мозолей упрямых струнах.

Душа требует звуков, как пищи желудок и отказать ей никак невозможно, когда она готова плакать или смеяться, исторгая в окружающее пространство целую бурю эмоций. Страсти кипят не на шутку, и, глядишь, в тихом и неприметном человечке вдруг неожиданно проснется пылкий маэстро, романтический певец или драматический чтец, а, может быть, даже и виртуоз-танцор. А частенько бывает, что все сразу, одновременно. Талант ведь, как правило, многогранен.

Эх, потешься душа,

Погуляй немного,

Все спущу до гроша.

Не судите строго!..

Глядишь, а разудалая песня уж так и манит резвые ноженьки пуститься в пляс, и на потеху разгоряченной публике выкинуть пару замысловатых коленцев. А то и просто, как раскочегаренный паровоз выпустить пар наружу, показав на зависть окружающим всю мощь природного голоса.

Вот и Пронин Альберт Михайлович был сегодня навеселе. Да и как же не быть, если шефу наилюбимейшему такую высоченную награду пожаловали. И никакие мелкие ссадины, пусть и на видном месте, не омрачат большого душевного праздника. Все равно все до… чьей-нибудь свадьбы да заживет. А к такой высокой награде родины полагается и торжественная музыка. Ну, предположим, какая-нибудь кантата или оратория. А за неимение таковых и свадебный марш Мендельсона сгодится. Благо, что слушателей-то не густо, да и они уж особой придирчивостью не отличаются: сам хозяин квартиры, да непрописаный квартирант — кот Пушок.

Временами на Пронина находила залихватская веселость, казалось бы беспричинно затем перемежаемая горькой тоской. Ни с того, ни с сего на него вдруг накатывались воспоминания о милом и розовом детстве, когда он послушно ходил в музыкальную школу, а добрая мама, громко вздыхая, наивно мечтала вырастить из непоседы-сына великого пианиста или уж, по крайней мере, известного дирижера военного оркестра. Но к ее великому сожалению и разочарованию музыканта из Альбертика не получилось, и через три с половиной года милое маминому сердцу музыкальное образование сначала застопорилось, а потом и вовсе прекратилось.

Вспомнив вначале про новые липовые лапти и выведя в конце музыкальной фразы очень прочувствованную руладу про то, что не надо понапрасну беспокоиться, потому что добрый и отзывчивый тятька все равно не даст ходить в рваной обуви или уж совсем босиком, а непременно новыми лапотками побалует, Пронин вдруг впал в тягучую грусть и вспомнил про замерзающего посреди бескрайней холодной степи бедолагу-ямщика. Старинная песня была настолько хороша, настолько сильно хватала за душу, что Альберт Михайлович, здорово подрасчуствовавшись, непременно решил удвоить число исполнителей и, подойдя к недавно оплеванному им трюмо, вывел хрипловатым баритоном еще куплетик дуэтом совместно с родным отражением. Немногочисленные слушатели в лице кота и населявших его густую шерсть паразитов-насекомых не смогли оценить творческий порыв исполнителя и не проследовали в комнату следом за ним. Понятное дело, что это могло быть расценено не иначе, как личное оскорбление.

От страшной обиды за замерзшего ямщика, за глупую публику и черт знает за что еще Пронин пустил скупую слезу, залил ее очередной порцией водки и усадил на колени бестолковое животное.

— Нет, ничего-то ты, дурак, в музыке не сечешь, — сказал он с презрительно строгим выражением лица. — Ни черта-то вас в жизни не интересует. У-у хамелеоны… Только жрать вам, проглотам, подваливай! Ух! А ведь в жизни, пустая башка, главное, может быть, даже совсем и не в этом. Да, да, да-а. Главное в жизни — духовная пища, — постучал он ладонью по крепкой груди, — и музыка в том числе… А чтобы все это понять, надо быть просто че-ло-веком. Ты понял меня? Че-ло-ве-ком. — повторил он медленно и членораздельно. — А ваши куриные мозги ну никак не желают понимать… потому что… в них просто не хватает извилин. Ох, и бестолковщина… Надо же просто уяснить, что всякая разная музыка… состоит из отдельных звуков, которые и называются но-та-ми. И вот этих самых почтенных нот всего-навсего ровно семь… Ну, как вот дней на неделе.

Ну как же так можно жить на свете? Только жрать, спать, да гулять, мать вашу за ногу! Обалдеть можно!

Он прошел в комнату, откинул крышку старенького пианино «Аккорд» и начал лапой кота ударять по клавишам.

— Ты же сибиряк, мать твою в гриву, живешь в доме у интеллигентного человека и кое-что все же должен запомнить… Это вот нота до. Ты понял меня? До-о-о, — протянул он фальшиво, нажимая лапой кота на клавишу. Тот испуганно замяукал, а Пронин, все больше пьянея, продолжал: — Не ми, я тебе говорю, а до, дурья башка. А ну-ка скажи до-о, — стал он еще сильнее тыкать лапой по клавише. — Не ми еще раз повторяю тебе, идиот, а до, — рассвирепел он вконец, налегая на горло. — До я тебе говорю, до, до, до-о! А рядом с ней ре, а уж только потом и твоя дурацкая ми-и. У-у проклятые хамелеоны! — заскрипел он зубами и швырнул на пол испуганного ученика.

И тут справедливости ради надо заметить, что это было далеко не единственной попыткой Пронина приобщить к музыке глупое и упрямое существо. Не далее, как две недели тому назад, божий дар преподавателя-самоучки требовательно заставлял кота учиться играть на щипковом инструменте, в роли которого выступала полуживая гитара соседа-таксиста. Но не надо быть ясновидцем, чтобы предположить, что и тогдашний финал выглядел очень и очень похожим.