шеи одного человека до рук бедняги позади него. Двое мужчин в середине шеренги были запряжены не в те же цепи, что и все остальные, а в тяжелую деревянную балку, возможно, в два шага длиной, с коромыслами, тоже сделанными из дерева, на обоих концах. Хомуты располагались на плечах двух мужчин - сзади одного и спереди другого. Таким образом, между несчастными людьми, которые были выбраны в качестве вьючных животных, сохранялась жесткая дистанция. В результате они были вынуждены идти точно в таком же темпе, и эта обязанность была распространена на других людей впереди и позади них.

Баррос сошел на берег на первой же шлюпке и, когда все собрались, беседовал с человеком в большой соломенной шляпе, чем-то напомнившим Хэлу консула Грея, потому что тот был круглым и зрелым, и хотя сидел верхом на муле, с него капал пот.

‘Как видите, сеньор Капело, - сказал ему Баррос, - мы купили только самый лучший товар на Занзибаре. Все это прекрасные экземпляры, и я уверен, что сеньор Лобо будет доволен их силой и выносливостью как рабочих.’

‘Один из них белый’ - сказал Капело, неодобрительно глядя на Хэла. - Белые никогда долго не живут.’

‘Об этом тебе не стоит беспокоиться, - заверил его Баррос. ‘Посмотри на него. Он - прекрасный экземпляр. Длинноногий и сильный, как бык.’

Капело скептически хмыкнул, но тем не менее принял приглашение Барроса. Он слез с мула, подошел к Хэлу и осмотрел его, ощупывая бедра и бицепсы, изучая белки глаз, язык и ощупывая живот. - ‘Хорошо, я поверю вам на слово, - сказал Капело. - ‘Но если он не удовлетворит меня, я попрошу заменить его еще одним черным, причем совершенно бесплатно.’

‘Конечно, конечно, - сказал Баррос. - ‘Но ведь у вас есть деньги для этих людей, не так ли?’

‘Конечно. - Капело подошел к мулу, открыл седельную сумку и вытащил оттуда холщовый мешок, набитый монетами. - ‘Все есть, оговоренная сумма. Если хотите, можете пересчитать.’

‘Не стоит, - сказал Баррос с заискивающей улыбкой. - ‘Я знаю, что ни вы, ни сеньор Лобо никогда не обманете меня. А теперь я попрощаюсь с тобой. Я желаю вам счастливого пути обратно в шахты.’

Баррос удалился. Капело снова вскарабкался на мула, рявкнул что-то охранникам и двинулся дальше по дороге. Секундой позже Хэл почувствовал знакомое жало хлыста на плечах, давая понять, что ему тоже пора двигаться, и тогда караван начал свое долгое путешествие в самое сердце Африки.

Дюжине закованных в цепи мужчин потребовалось некоторое время, чтобы научиться двигаться так же регулярно, как гвардейцы на параде. Некоторые спотыкались и падали, другие тоже падали, и не раз Хэл чувствовал, как его тащат на землю, не имея никакой возможности остановить падение, потому что связывавшая их цепь делала его руки бесполезными. Их стражники были африканцами, но они не проявляли ни жалости, ни сочувствия к своим закованным в цепи братьям, набрасываясь с деревянными дубинками и длинными кожаными плетьми на любого, кто не успевал их удовлетворить.

Они вышли из порта, прошли через рощу деревьев и вошли в гудящий улей, который назывался португальским Келиманом. Недавно построенный собор возвышался над скоплениями примитивных бревенчатых хижин и побеленных глинобитных жилищ. В центре деревни стояли глинобитные развалины старого форта, а рядом с ними - фундамент строящегося нового.

Рабы трудились и потели от жары. Несколько человек втащили огромный медный кулеврин по пандусу в новый форт, колеса его телеги жалобно скрипели, а каждый шаг людей подбадривал щелчок кнута кучера. Волы мычали, таща тяжелые бревна срубленного леса. Мужчины кричали, ругались, спорили или вдруг начинали смеяться.

Чуть дальше стояла хорошо сколоченная виселица, все еще новая и чистая. Напротив, труп, все еще висевший на виселице, медленно поворачиваясь на веревке, вонял гнилью и, казалось, был одет в черный плащ, но это оказалось всего лишь покрывалом из мух, которые роились над ним.

Мужчины сидели на краю дороги, курили трубки и чинили рыболовные сети. Их жены вошли вброд в медленно текущую черную реку, чтобы постирать белье. Их дети играли неподалеку - дрались деревянными мечами, пинали мяч или бросали камешки в лающую собаку, привязанную к столбу. Кузнец ковал новый якорь, и стук его молота по наковальне напоминал звон колокола деревенской церкви. Старуха торговала корзинами с якобы свежей рыбой. Хорошенькая чернокожая девушка с голой грудью заявила, что ее манго самые сладкие в Африке.

Но никто из жителей Келимана не проявил ни малейшего интереса к жалкой колонне рабов и их охранникам, которые пробирались мимо них. Это было настолько обычное зрелище, что казалось вполне обыденным. С этим напоминанием о том, как низко он пал, Хэл продолжал ставить одну ногу за другой, точно подстраиваясь под шаги человека перед ним, когда они покинули окраину Келимана и направились в кустарник.

***

Юдифь была близка к полному изнеможению. Каждый мускул в ее теле пульсировал и болел. Перед глазами у нее все плыло, а в голове стучало так, словно мозг сжимался в черепе, высыхая, как рыбья туша на ветреле. И все же она не отставала от остальных рабов, не позволяя мужчине в маске иметь удовольствие знать, как сильно она устала.

Болота и илистые отмели побережья давно уже уступили место саванне, лесистой местности в глубине страны. Когда она впервые ступила на твердую сухую землю, ее ноги, пропитанные водой в течение многих дней, были мягкими, как хлеб в миске с молоком. Они покрылись волдырями и кровоточили. Но к этому времени они уже превратились в твердые мозоли, и ей оставалось пережить еще одну агонию. Часто к концу очередного длинного дневного перехода она оказывалась на грани срыва, но всегда была в состоянии продолжать путь. Она не могла сдаться, пока несла в своем чреве такую драгоценную ношу.

Продолжай идти! - Ребенок внутри нее, казалось, говорил - Не поддавайся им. Мы можем пройти через это. Если я могу сражаться, то и ты тоже.

Энн тоже была близка к полному изнеможению. Несмотря на свое собственное плачевное состояние, Юдифь была вынуждена помогать другой девушке, подбадривая ее, когда она упала на колени, лишенная всякой воли, чтобы идти дальше. Именно Юдифь подбадривала ее мягкими словами утешения, а в других случаях заставляла встать на ноги; все, что угодно, лишь бы заставить Энн снова двигаться, когда ей казалось, что она скорее