Но через какое-то время я начал чувствовать недовольство. Мне надо было что-то делать. Принять какое-то решение, найти направление, в котором я буду двигаться по жизни.

В конце концов все произошло случайно. Меня попросили взяться за очередную временную работу, в головном офисе компании, занимающейся продажей вендинговых автоматов. Он был довольно далеко от квартиры, которую я тогда снимал, в районе, который я не знал. Я садился на поезд, а потом шел пешком десять минут, прогулка была довольно нудная, но я мог вносить в нее разнообразие каждый день, срезая путь или сворачивая на одну из нескольких соседних жилых улиц. Они были довольно похожи, но на них стояли большие дома, разные по стилю и периоду, и мне нравилось размышлять об их владельцах, представляя, какие профессии так оплачиваются, что можно позволить себе дом в Олдин-Лодж, и Манор-хаус, и Вест-Энд, и Попларс. На одном из домов висела медная табличка дантиста. Иногда люди выезжали оттуда, когда я проходил мимо, в больших, комфортных, дорогих автомобилях, которые соответствовали уровню их домов.

Я не завидовал, хотя с радостью жил бы в каком-то менее тесном и запущенном месте, чем та комнатка, где я был вынужден обитать.

Но я всегда знал, что это было только временное жилище, как и временные работы, и что моя настоящая жизнь и судьба ждут, когда же я их для себя открою. Я никогда не отчаивался, и поэтому мне никогда не бывало тоскливо. Ты бы гордилась мной в то время, гордилась бы тем, как я хорошо одевался и заботился о своей одежде и своем теле, и что я никогда не терял уверенности в себе.

Я помню то утро очень отчетливо. Люди помнят дни, когда их настигает судьба. Я никогда не забуду украшение на одной из рамок для фотографий в кабинете, где глава медицинской школы исключил меня. Когда я закрываю глаза, я все еще могу видеть эту тонкую скрученную веревочку под фальшивой позолотой.

Так что неудивительно, что я все помню про тот день, когда шел по Спенсер-авеню, одной из двух длинных, окаймленных подстриженными деревьями улиц, которые вели слегка кружным путем к моему офису. Дома на ней были в основном с остроконечными башенками, подделкой под эпоху Тюдоров, или настоящими эдвардианскими; зеленые изгороди в основном состояли из форзиции, которая была в своем полном ярко-желтом цвету в это довольно влажное, теплое весеннее утро. Тебе бы понравилась Спенсер-авеню. Это была одна из тех улиц, о которых ты грезила, хотя у тебя не было ни малейшего шанса в этой жизни добиться того, чтобы жить в таком месте. Но когда я был маленьким мальчиком, и еще любил тебя, и еще разговаривал с тобой и рассказывал тебе о многом, мы ходили на прогулки, очень напоминавшие мою, и я указывал тебе на дома, которые смогу купить для нас, когда стану известным доктором, а ты выберешь цвет занавесок, и какие кусты ты будешь выращивать в саду перед домом.

Я приехал раньше времени. Так было всегда. Я никогда не мог терпеть непунктуальность, как со своей стороны, так и с чужой. Мне не надо было торопиться.

Он стоял в двух третях пути, по правой стороне дороги, той стороне, по которой я ходил. Этот дом был внушительным, хотя не особо красивым. Он был исполнен в стиле фахверк, с черными балками на белых стенах, а на окнах были витражи, отчего он казался мрачным. Он был огромный, гравий на дорожке был высыпан идеально, а еще там рос сиреневый куст в полном цвету, справа от дома. Но мое внимание привлекла табличка, висящая на одном из столбов въездных ворот. Еще один дантист? Или консультирующий врач, очередной гинеколог с обширной частной практикой? Психиатр? Хирург-офтальмолог?

Я был поражен, когда прочел то, что было там на самом деле, прямо под именем Джон Ф. Л. Шиннер.

Я никогда всерьез не рассматривал это и даже не знал толком, что именно под этим подразумевается – в то время нас было еще совсем мало. Но я глядел на табличку с ощущением, что меня посетило откровение. Мне не нужно было записывать имя или адрес, они уже были выгравированы в моей памяти.

Дальше я пошел очень быстро, не потому, что спешил, а потому, что был возбужден. Я видел, как моя жизнь раскрывается передо мной. Я буду учиться, и я буду практиковать. Мое имя будет на табличке у дома, такого, как этот, на улице с высаженными вдоль нее деревьями. Это будет очень похоже на настоящую медицину, а отчитываться я буду только перед самим собой. Первый раз в жизни мне было трудно сконцентрироваться на работе, которой я был занят, и в тот момент, когда пробил час дня, я отправился к телефонной будке у Главного почтамта, выяснил номер и позвонил, чтобы назначить встречу. Я объяснил, что мне не нужно лечение, но что я хотел бы обсудить возможность обучения, чтобы в дальнейшем попасть в профессию. Через минуту девушка на телефоне соединила меня напрямую.

– Я буду рад с вами познакомиться. Надеюсь, я смогу помочь. Когда именно вы заинтересовались?

– Я прошел три с половиной года обучения медицине, но потом завалил одну экзаменационную сессию и почти сразу после этого серьезно заболел. Сейчас со мной все хорошо, это было уже довольно давно, но тогда я был недоволен тем, как именно меня обучали. Меня очень заинтересовали некоторые альтернативные способы лечения больных. – Я понял, что сам страстно верил в то, что говорю, когда слышал слова, выходившие из моего рта.

– Вы говорили с другими специалистами?

– Я рассматривал возможность стать гомеопатом.

– И?

– Я никогда не интересовался фармакологией. Медикаментозное лечение и гомеопатия кажутся мне в чем-то схожими. Мне довольно сложно это объяснить, но гомеопатия мне кажется слишком интеллектуальной.

Мистер Джон Ф. Л. Шиннер засмеялся.

– Наше обучение очень серьезное – совсем как настоящий курс медицины. Но я бы не стал называть нашу дисциплину слишком интеллектуальной. Речь идет о всеобъемлющем исследовании пациента, лечении и уходе. Вы имеете дело с людьми, а не просто с симптомами.

– Меня никогда не интересовали «просто симптомы».

– Тогда приходите встретиться со мной. Если я смогу вам помочь, я обязательно это сделаю.

Я не мог заснуть той ночью. В конце концов в полтретьего я вышел пройтись по узким, уходящим вниз улицам, где кусты сирени, и форзиция, и стоящие в почтенном удалении друг от друга дома на Спенсер-авеню, может быть, и казались чем-то бесконечно далеким, но все же были настолько четко определенной частью моего будущего, что для меня были более реальны, чем улицы, по которым я шел. Я ничего не замечал, только чувствовал, как горело прогорклое масло в тележке продавца жареной картошки с рыбой, а еще запах дизеля с крупной магистрали неподалеку. Я испытывал полную уверенность в правильности всего, что происходило, как будто что-то привело меня на Спенсер-авеню, к табличке Джона Ф. Л. Шиннера, которая определила мою судьбу. Это было странно, это ощущение рока. Мне оно было незнакомо, но на время я решил позволить себе поддаться ему.

Я не знаю, почему будущая профессия притягивала меня так сильно, так непреодолимо, ведь я совсем мало знал о ней и о том, как долго мне предстоит учиться, сколько это будет стоить, куда мне придется поехать. Но неопределенность в подобных вещах была вещью тривиальной, и скоро все бы полностью прояснилось. У меня не было сомнений, совсем нет. Но я знал, что тебе я ничего не скажу, что я не буду связываться с тобой до тех пор, пока не достигну вершины.