— Не могли бы вы сказать Джози, чтобы она шла прямо к машине? — попросила Алекс и вышла из кабинета.

Через пять минут Джози открыла дверь со стороны пассажира и проскользнула на сиденье.

— Я не ношу брекеты.

— Мне нужно было быстро придумать причину, — ответила Алекс. — Это первое, что пришло мне в голову.

— Ну и что ты на самом деле здесь делаешь?

Алекс смотрела, как Джози включает вентилятор.

— Мне нужен повод, чтобы просто пообедать со своей дочерью?

— Вообще-то сейчас десять тридцать.

— Тогда мы просто прогуляем уроки.

— Как хочешь, — сказала Джози.

Алекс съехала с тротуара. Джози была в полуметре от нее но с таким же успехом они могли находиться и в разных странах. Ее дочь неподвижно смотрела в окно на пробегающий мимо мир.

— Все закончилось?

— Предъявление обвинения? Да.

— Поэтому ты и приехала?

Как могла Алекс описать то, что чувствовала, глядя на всех тех родителей, чьих имен она не знала, рядом с которыми не было их ребенка? Если человек теряет ребенка, может ли он называть себя родителем?

А если ты по собственной глупости теряешь с ним связь?…

Алекс подъехала к концу дороги, которая выходила на реку. Вода бурлила, как всегда весной. Не зная этого или глядя на неподвижную фотографию, можно даже захотеть искупаться. Потому что глядя на нее, не понимаешь, что вода не даст тебе дышать, что тебя может унести потоком.

— Мне хотелось тебя увидеть, — призналась Алекс. — В зале суда сегодня были люди… люди, которые, проснувшись сегодня утром, наверное, жалели, что не сделали этого: не сбежали с работы посреди дня, чтобы пообедать со своими дочерьми, вместо того чтобы обещать себе сделать это когда-нибудь в другой раз. — Она повернулась к Джози. — У этих людей никогда не будет другого раза.

Джози теребила какую-то белую нитку и молчала достаточна долго, чтобы Алекс начала мысленно ругать себя. Это было слишком для спонтанного превращения в примерную маму. Алекс захлестнули собственные эмоции во время обвинения, и, вместо того чтобы понять всю нелепость своего поведения, она поддалась своим чувствам. Но, возможно, именно так и случается, когда начинаешь просеивать зыбучие пески чувств, а не просто рассматриваешь факты? Когда открываешь свое сердце, всегда существует риск, что ему причинят боль.

— Тогда прогуляем, — тихо сказала Джози. — Обедать не будем.

Алекс облегченно откинулась на спинку кресла.

— Как хочешь, — сказала она и подождала, пока Джози посмотрит ей в глаза. — Я хочу поговорить с тобой о суде.

— Я думала, тебе нельзя.

— Об этом я и хотела поговорить. Даже если это самый большой шанс сделать карьеру, я откажусь, если это усложняет ситуацию для тебя. Ты все равно можешь обращаться ко мне в любое время и спрашивать о чем угодно.

На секунду они обе притворились, что Джози обычно так и поступала, хотя на самом деле она уже много лет не делилась с Алекс своими секретами.

Джози искоса посмотрела на нее.

— Даже о судебном процессе?

— Даже о судебном процессе.

— Что Питер говорил в суде? — спросила Джози.

— Ничего. Обычно говорит-адвокат.

— Как он выглядел?

Алекс на мгновение задумалась. Сначала, увидев Питера в тюремной одежде, она удивилась, насколько он повзрослел. Несмотря на то что она его встречала время от времени — в классе во время школьных мероприятий, в копировальном центре, где они с Джози недолго работали вместе, и даже за рулем машины в центре города, — она все равно почему-то ожидала увидеть того самого маленького мальчика, который играл с Джози в детском саду. Алекс вспомнила его оранжевую одежду, резиновые шлепанцы, наручники.

— Он выглядел как подсудимый, — сказала она.

— Если его признают виновным, — спросила Джози, — он уже никогда не выйдет из тюрьмы, да?

У Алекс сжалось сердце. Джози старалась этого не показывать, но разве она могла не бояться, что что-то подобное не повторится опять? С другой стороны, разве могла Алекс — как судья — пообещать признать Питера виновным, когда суда еще не было? Алекс почувствовала, что как канатоходец балансирует между личной ответственностью и профессиональной этикой, изо всех сил стараясь удержать равновесие.

— Об этом можешь не беспокоиться…

— Это не ответ, — сказала Джози.

— Скорее всего он проведет там всю оставшуюся жизнь, да.

— Если его посадят, с ним можно будет поговорить?

Алекс вдруг показалось, что она не понимает логики Джози.

— А что? Ты хочешь с ним поговорить?

— Не знаю.

— Не понимаю, как ты можешь этого хотеть, после того…

— Я была его другом, — сказала Джози.

— Ты уже много лет не была его другом, — ответила Алекс, и тут что-то щелкнуло: она поняла, почему ее дочь, которая, казалось, боялась возможного освобождения Питера, хочет поговорить с ним после признания его вины — из-за угрызений совести. Возможно, Джози считает, что сделала — или не сделала — что-то, что могло привести Питера к тому состоянию, когда он пошел и перестрелял людей в Стерлинг Хай.

Кому, как не Алекс, понимать, что такое чувство вины?

— Солнышко, за Питером есть кому присмотреть, это их работа. Тебе необязательно о нем беспокоиться. — Алекс слегка улыбнулась. — Ты должна позаботиться о себе, понимаешь?

Джози отвела глаза.

— У меня на следующем уроке контрольная, — сказала она. — Давай вернемся в школу.

Алекс молча вела машину, потому что уже поздно было поправляться и говорить своей дочери, что и о ней есть кому позаботиться, что Джози не одна.

В два часа ночи, качая на руках орущего, уставшего ребенка уже пятый час подряд, Джордан повернулся к Селене:

— Напомни, зачем мы завели ребенка?

Селена сидела за кухонным столом, вернее, лежала на нем, уронив голову на руки.

— Потому что ты хотел, чтобы мои прекрасные гены не пропали зря.

— Честно говоря, мне кажется, мы где-то ошиблись.

Вдруг Селена встала.

— Эй, — прошептала она. — Он уснул.

— Слава Богу. Сними его с меня.

— Разбежалась. Это самое удобное местечко из всех, где он сегодня побывал.

Джордан бросил на нее сердитый взгляд и опустился на стул напротив, все еще держа на руках спящего сына.

— Он не единственный.

— Мы снова говорим о твоем клиенте? Потому что, если откровенно, Джордан, я так устала, что нуждаюсь в предупреждении, если тема разговора меняется…