— В последнем, о мой тюльпан, — ответил Сулейман, — ты можешь не сомневаться.

Наступила и прошла суровая зима; весной Стамбул снова расцвел и радовался ослепительно яркому солнцу.

Прошел год с тех пор, как Сулейман вместе с великим визирем, Давудом и янычарами отправился в поход на Багдад. Прошел год с тех пор, как в покоях валиде-султан бушевал опустошительный пожар. Двери в ее покои забили наглухо. Через год Хюррем приказала открыть их. Нахмурившись, она наблюдала за тем, как два евнуха отдирают доски и затем изо всех сил дергают двери на заржавевших петлях. Когда в каменном коридоре гулко лязгнули ржавые петли, по спине у Хюррем пробежал холодок.

Новым евнухам Хюррем не доверяла с самого первого дня, как только те прибыли в гарем. Почему — она и сама не могла сказать. Один из них, распахнув двери, посмел прямо взглянуть ей в глаза. Ей захотелось влепить ему пощечину за наглость, но она не стала этого делать, а лишь приказала обоим караулить у входа, пока она будет осматривать необитаемые покои.

Печально вздыхая, она шла вдоль колоннады, а затем повернула во двор. Огромный бук, росший в его центре, умер, как и кустарники, когда-то высаженные между мраморными колоннами. Фонтан высох; клумбы с тюльпанами превратились в грязное месиво. Глянув наверх, на деревянную галерею, она ахнула от горя и прижала руку к груди. Все три яруса галереи почернели; одна сторона частично обрушилась и слегка поскрипывала на ветру, опасно раскачиваясь над мраморной нижней лоджией. Хюррем осторожно перешагнула кучи обломков и начала взбираться по заваленной мусором лестнице. Она провела рукой по стене. Когда-то красивейшую изникскую плитку покрывал толстый слой сажи. Поднявшись на самый верхний ярус, она зашагала по настилу сандалового дерева, который больше не источал свойственный сандалу сладкий аромат. Чтобы добраться до комнаты, в которой погибла валиде-султан, ей пришлось несколько раз перешагивать через зияющие дыры. Левой рукой она хваталась за выступы в стенах и за ставни.

Дверь, ведущая в покои валиде-султан, покорежилась и открылась с трудом. Ветер взметнул облако пыли и пепла. Невозможно было узнать прежде роскошные покои матери султана. Хюррем с ужасом смотрела на когда-то красивые фрески и груды обломков, в которые превратились диваны и мебель Хафсы.

Присев на корточки на полу, она провела пальцами по саже в посках… она сама не знала, что ищет.

Что-то сверкнуло в грязи, но оказалось, что это всего лишь оброненный бриллиант.

Хюррем обхватила себя за плечи и стала напряженно думать. Что же здесь произошло? Почему евнух вдруг набросился на свою госпожу?

— Хасеки-султан! — закричал один из евнухов, карауливший у ворот внизу. — Хасеки-султан!

— Какая наглость! — прошептала Хюррем. — Как смеет евнух подавать голос в моем присутствии? Где мой любимый приобрел таких нахалов?

Она осторожно вышла из комнаты и перегнулась через перила:

— Чего ты хочешь, мошенник?

— Хасеки-султан, во дворец прибыл французский посол. Он просит вашей аудиенции.

— Хорошо. Распорядись, чтобы гостя накормили и развлекли в зале для аудиенций. Я выйду к нему через час.

Она презрительно вздернула нос, глядя, как евнух понесся назад между колоннами и скрылся из виду. Обернувшись к почерневшей двери, она заглянула в полумрак.

— Хафса, то, что с тобой произошло, — не несчастный случай… Я уверена, что ответ на мои вопросы находится здесь, потому что тот ответ, который приняла вся империя, меня не устраивает…

Она осторожно зашагала назад по галерее, спустилась по скрипучей лестнице и отправилась в свои покои готовиться к аудиенции.

Французский посол был толстым коротышкой, с которым Хюррем провела много вечеров за серьезными разговорами. Хотя он невыносимо коверкал турецкий язык, Хюррем решила, что ему можно доверять. Теперь он ерзал на диване в зале для аудиенций, вертя в руках свиток и притворяясь, будто его интересуют угощения, лежащие перед ним на блюдах, и карлики, которые кувыркались перед ним на ковре. Он встал, облегченно вздохнув, когда Хюррем, закрывшая голову и лицо вуалью, вошла в зал, затем молча подошла к нему и, протянув руку в перчатке, которую посол поцеловал, села на диван напротив.

— Мадам Роксолана, — с трудом выговорил посол, — прошу простить мое незапланированное вторжение.

Хюррем сделала едва заметный жест рукой, отсылая из зала евнухов и карликов, затем повернулась к послу и внимательно посмотрела на свиток, который тот продолжал вертеть в потных руках.

Француз бросил взгляд на свиток и неловко уронил его на пол, быстро наклонился, поднял его и снова посмотрел на хасеки-султан:

— Мадам, перед тем как писать своему королю, я счел своим долгом поделиться с вами некоторыми… наблюдениями.

Хюррем расслышала в его голосе страх и заметила, как дрожит напудренный подбородок.

— Что вы хотели мне сказать?

«Этот человек на моей памяти никогда ничего не боялся. Что же произошло?»

— Мадам, ваши ашики, или трубадуры, поют по всему городу о великой победе султана Сулеймана в Багдаде.

— Да, я знаю… Мой муж безжалостно сокрушил проклятых рыжебородых еретиков, которые сбивали народ с пути истинного. Все сунниты приветствуют его как освободителя и спасителя.

— Мадам Роксолана, то, что вы говорите, верно. Я радуюсь вместе с вами. Но ашики поют еще кое о чем.

Хюррем вопросительно подняла брови.

— Они поют, что великий визирь Ибрагим-паша удостоился чести получить шесть бунчуков, которые он повесил на свой шатер!

— Что?! — недоверчиво переспросила Хюррем. — Это всего на один бунчук меньше, чем у самого султана! — Она отвернулась, стараясь как можно быстрее взять себя в руки. «Я дура, — подумала она. — Нельзя было показывать ему мое замешательство».

— Но и это еще не все, мадам Роксолана. — Посол поморщился. — После взятия Багдада султан Сулейман даровал великому визирю титул сераскир-султана, главнокомандующего.

Хюррем застыла в неподвижности; лицо ее оставалось совершенно невозмутимым.

«Сераскир-султан?! Такой титул, свидетельствующий о небывалом величии и власти, предназначен только для султана! Неужели мой любимый сошел с ума?»

Она закрыла глаза и задумалась, а затем заговорила:

— Спасибо вам за новости; они в самом деле весьма любопытны, однако в них нет ничего неожиданного и такого, чего бы я уже не знала.

— Конечно, мадам Роксолана, — прошептал посол, опуская голову.

Хюррем заметила, что посол по-прежнему дрожит от страха, и посмотрела на свиток, который тот продолжал мять в руках. Она протянула руку.

Посол еще немного помял свиток и нехотя передал ей:

— Мои… помощники перехватили это сообщение.