с нетерпением ждет ее прихода и, наверное, вне себя от того, что его великодушное предложение так холодно принято.

Фрида пошла. И застала его дома.

Она сидела в гостиной как бедная просительница — и разве она ею не была? А он, заложив руки за спину и напустив на себя важность, расхаживал перед нею взад и вперед и читал ей нравоучение о дружеском долге взаимной помощи, о правилах товарищеских отношений.

— Истинная, обоюдно искренняя дружба, — разглагольствовал он, — не допускает, чтобы одна сторона была всегда дающей, а другая — всегда берущей. Нет! Друг обязан выручить друга в любой час, в любую минуту, а особенно — когда один из двух друзей попадает в затруднительное положение. И в этом отношении, милейшая фрау Брентен, Карл глубоко разочаровал меня. Когда мне пришлось вести нашумевшую во всем городе борьбу с этой еврейской компанией в Городском театре, Карл не протянул мне руку дружеской помощи. Я обратился к нему с открытой душой, у него же ничего не нашлось для друга, кроме пустых обещаний. Я испытал глубокое разочарование, любезнейшая, я был потрясен… О нет! О нет! Пусть Карл не пеняет на меня за то, что я не проявил к нему участия, когда он болел. Он сам виноват. Но я знаю себя, и мои близкие меня знают: при всех слабостях, какие, возможно, и присущи мне, я не себялюбив! Другу я отдам последнее. Если друг в беде, я жизни не пожалею и приду ему на выручку!

Пауль Папке тяжело перевел дыхание. Последние слова он произнес с большим пафосом. Видно, он взвинтил себя собственной речью: губы у него дрожали, к горлу подступила икота. Он приложил руку к пиджаку, там, где полагается быть сердцу, и крикнул:

— Я не бесчувственное чудовище!.. Я страдаю за Карла! Я не… нет, я не стану платить злом за зло! Нет, этого я не сделаю!

И он снова забегал взад и вперед перед Фридой Брентен. А у нее слезы выступили на глазах, слезы ярости — от того, что она вынуждена была все это выслушивать, слезы стыда — от того, что пришлось так унизиться. Бахвал! Фанфарон! Ведь все это сплошное кривлянье и лицемерие!

— Ну, ну, дорогая фрау Брентен! Зачем же плакать? Я не хотел вас обидеть, поверьте! Я прекрасно знаю, что вы человек редкой честности и порядочности! И потому я помогу вам! Невзирая ни на что!.. Все забуду и помогу!

Фрида вытерла слезы. Папке все ходил взад и вперед, ломая руки и глядя куда-то мимо нее. Теперь он говорил, тщательно и осторожно взвешивая каждое слово:

— Я не в состоянии в данную минуту помочь какой-нибудь солидной суммой денег, тем более что возврат долга при нынешнем стремительном падении курса теряет для кредитора всякий смысл. Но у меня есть для вас работа. Предлагаю вам место смотрительницы уборной в ресторане Загебиля. Особой, которая сейчас там работает, я очень недоволен. У меня есть серьезные основания подозревать, что она плутует. В сущности, должность эта доверительная. Стоять у входа и считать, сколько дам посещает уборную, я, разумеется, не могу. Мне остается поэтому одно: полагаться на честность моих служащих. Что касается упомянутой особы, то, как сказано, тут всякое доверие исключается. Поэтому я хочу ее уволить. И я готов, фрау Брентен, предложить вам возможность ежевечерне зарабатывать вполне приличную сумму.

Фрида Брентен встала. Бледная, с большими, удивленными, испуганными глазами, эта сорокалетняя женщина казалась молодой девушкой. Она собиралась уйти молча, без единого слова. Но Папке преградил ей дорогу. Широко расставив руки, словно собираясь заключить ее в объятия, он крикнул:

— Ну, милая дамочка, вы согласны? К вам я питаю доверие! Вы — честная душа!

Фрида бросила на него быстрый взгляд и сказала то, чего ей совершенно не хотелось говорить:

— Я потолкую с Карлом!

— Да, да, непременно! Непременно потолкуйте! И в субботу в семь вечера вы должны приступить к исполнению своих обязанностей. Только прошу: точно в семь, без опозданий!

Когда она спускалась о лестницы, он крикнул ей вслед:

— Передайте привет Карлу! Да, да, кланяйтесь ему от меня, я не злопамятен!

VI

В эту субботу на Хохенштауфеналле 5 в Ральштедте Мими и Хинрих Вильмерсы ждали не только своих дочерей с их мужьями, но и Брентенов — Минну и Матиаса. Хозяевам хотелось поразить воображение Брентенов новым домом и всем стилем своей теперешней жизни. Вилла Вильмерсов стояла в глубине обширного парка, расположенного на невысоком холме. На этой улице были и более внушительные и роскошные особняки с колоннами и башенками, с фонтанами в тенистых парках. На больших зеленых площадках можно было увидеть гамбургских судовладельцев и купцов, развлекающихся игрой в гольф. Среди этих богатых усадеб вилла Вильмерсов производила, пожалуй, даже скромное впечатление: дом — всего лишь двухэтажный, без всяких колонн и башенок. Это было простое, квадратное строение из серого камня, с волнистой шиферной крышей и большим балконом, выходящим в парк. Дорожки, змеившиеся среди зеленого газона, были посыпаны светлым гравием. Теннисной площадкой, по всей видимости, пользовались мало, однако Вильмерсам она казалась очень декоративной.

Хотя была уже поздняя осень, но день выдался удивительно теплый, и вечер обещал быть хорошим, поэтому Мими велела сервировать стол на балконе; Минну и Матиаса Брентенов ждали к послеобеденному кофе, а молодежь — только к вечеру. Хинрих, сидя в кресле-качалке и покуривая сигару, задумчиво смотрел в парк. Он усиленно решал задачу — как показать свою готовность помочь, чтобы это не очень дорого обошлось. Прежде всего, следует недвусмысленно дать понять, что речь может идти только о единовременной помощи. Вопли отчаянья — Хинрих Вильмерс получил уже второе письмо — крайне неприятны и назойливы, а уж просьба дать взаймы какую-то сумму в гульденах просто возмутительная наглость. Об этом и говорить нечего, принципиально!

Вошла Мими и подсела к мужу.

— Ну, у меня все готово для приема гостей! — Она протянула ему руку. Улыбаясь, он взял ее в свои. — Как у нас хорошо, Хинрих! Я так благодарна тебе! Так бесконечно благодарна!

— Благодари не меня, а тех, кого следует!

— Да, разумеется, нам повезло с нашими дочками!

— И с их мужьями, — добавил он с улыбкой. — Это не только дельные люди, они еще и умны. А умные люди — редкость, поверь мне!

— Ты сам такая редкость. Поэтому не поддавайся ложному чувству жалости, способному толкнуть на неразумные поступки. Ты же знаешь, что я желаю ему добра, но он человек ненадежный, легкомысленный. И всегда был таким, с юности.

— Ему прежде всего не хватает того ума, той практической сметки, о которой мы сейчас говорили.