А время медленно, но шло. И на душе становилось все тоскливее и тяжелее. Нет, не оттого, что он чувствовал собственное бессилие и страх за друзей. Ничего подобного! Даже если умная идея в голову так и не придет и пленники будут вынуждены томиться в темнице до самого праздника, то уж когда их поведут на костер… Да. Он пустит в ход сытый, истекающий злой силой Жезл Вашшаравы – и гори тогда весь город Зиппль синим пламенем, катись прямиком в мрачный Хольгард! Расплачивайся за своих доносчиков – жалеть не будем!

Нет, другое угнетало Йоргена.

Впервые за все двадцать лет своей жизни он остался в полном одиночестве. Ни родных, ни друзей, ни подчиненных, ни начальников, ни даже их приказов, которые надо исполнить в срок, – никого и ничего. Один на один с собой, самому себе предоставленный – живи, как нравится, твори что хошь, без оглядки на тех, кто рядом.

Нравилось. Первые три дня, потому что внове было. Но быстро наскучило, потому что не привык. Не свободным себя почувствовал – неприкаянным.

Да еще погода стояла дрянная: пыльная и душная, как в покоренных Тьмой землях Со. Должно быть, это из-за нее в душе пробуждалось зло. Бодрствуя, он ему воли не давал и мысли подлые гнал, не давая им оформиться. Но во сне человек (ох, человек ли?) не властен над собой. Во сне он все чаще видел нехорошее: ведьму Гедвиг Нахтигаль. Будто бы не стал он, Йорген фон Раух, тратить драгоценное время на спасение друзей, а отправился прямиком в Мольц и спас мир. И дальше все у него было хорошо. Досталась ему и Гедвиг Нахтигаль, чужая жена, и ребенок чужой, только почему-то не наследник, которого ждал Тиилл, а девочка – неужели ошиблась-обсчиталась ведьма-повитуха? Ах, да какая по большому счету разница? Ведь наследников можно и своих родить. Да. И родили шестерых потомственных колдунов с темной кровью, и жили потом долго и счастливо, вспоминая о прошлом лишь четыре раза в год: зимой, в день рождения Кальпурция, весной, в день их первой встречи, летом, в день свадьбы силонийца и ведьмы, и осенью, в день трагической гибели дорогого друга на костре… Подлый, гадкий, но липкий и неотвязный сон.

«Это не я, – говорил он себе. – Это не мое желание». Это Тьма, которой он наполовину принадлежит (ох, наполовину ли?), это Жезл Вашшаравы, упившийся свежей кровью, это чары колдовских яиц, отравившие воздух Зиппля… Ага. Чары. Пробуждающие в людях дурные наклонности, таящиеся подспудно. Кто-то пьет по-черному, кто-то соседей сжигает на кострах, кто-то друзей предает… От таких мыслей не хотелось жить, а убивать – хотелось.

И еще хотелось мучительно, чтобы кто-то из близких оказался рядом. Ах, да пусть даже отец. Наорет, как всегда, наговорит гадостей, даст десяток распоряжений, друг другу противоречащих, разозлит до скрежета зубовного – ничего, хоть какое-то развлечение. Но лучше, конечно, мачеха-альва или брат Дитмар, они его любили, по ним он всегда скучал. А еще лучше – Гедвиг Нахтигаль. Как же им было весело и легко вместе! Как умели понять друг друга с полуслова и даже мыслями обменяться! Едва успели встретиться – а будто знали друг друга всю жизнь… Ну зачем вышло так, что в те дни он был чужой жених, а Гедвиг с Кальпурцием полюбили друг друга? Ах, если бы сложилось иначе… Стоп! Вот об этом думать нельзя! Вообще никогда нельзя, тем более теперь, в окружении злых чар.

В товарищи себе мы взяли

Булатный нож да темну ночь…

А. С. Пушкин

Должно быть, бедной женщине здорово икалось в те дни. Не один Йорген вспоминал Гедвиг Нахтигаль. Кальпурций Тиилл, лежа в соломе на полу душной, тесной камеры, тоже думал о своей жене. Только невеселыми почему-то были эти мысли. Вообще непонятно, откуда они взялись… Хотя нет, уже давно, с первых дней супружества, в самых дальних глубинах души Кальпурция гнездилось очень неприятное чувство: будто он присвоил чужое.

…Это было вроде молитвы, хотя ведьмы не молятся богам. «Пожалуйста, – беззвучно шептала она, – пожалуйста! Если Йорген останется жив… Я никогда, никогда…» Она никогда больше не подумает о нем. Она пальцем не шевельнет, чтобы сделать его своим. Она выйдет замуж за его друга, и будет силонийцу преданной, любящей и честной женой. А от Йоргена – отречется навсегда, по собственной воле, и никогда в жизни не попрекнет судьбу за то, что пришлось отказаться от счастья. Это – ее жертва. Богам, судьбе, смерти – кому угодно. Ничего больше она дать не могла. Ничего дороже у нее не было. Потому что тогда она поняла наконец, кого из двоих по-настоящему любит.

А потом плакала неудержимо, упав на колени, спрятав лицо в ладонях. Все думали – от радости. Они не знали, что она оплакивает свою любовь. «Жертва принята, – твердила она одними губами. – Моя жертва принята!»

Она исполнила свой обет. Стала Кальпурцию Тииллу верной женой, не изменяла мужу даже в мыслях, научилась его любить и скорее прыгнула бы в огонь заживо, чем позволила ему узнать ту правду.

Но он узнал. Во сне. Он снова был в гибельных скалах Хагашшая, снова видел, как плачет его жена, и понимал, почему она плачет. Две недели он мучился этим знанием, невесть откуда и зачем пришедшим, потом не выдержал и зачем-то все ей рассказал. Гедвиг выслушала очень серьезно. «Это Тьма, – сказала она. – Она мстит нам за свое поражение, насылает дурные лживые мо́роки, стараясь прокрасться в души и отравить их. Помнишь, как вышло с бедным Фруте? Мы не должны поддаваться ей. Забудь, что видел, и не смей думать об этом. Будь тверд, и она отступит». Он постарался забыть, как было велено, и ничто больше не омрачало их семейного счастья. До этого момента.

Чем может развлечь себя узник в тоске заточения? Приятными воспоминаниями о доме и семье. Вот и стал вспоминать. И вдруг понял. Все понял, будто глаза открылись.

Когда роковая книга выдала новое страшное пророчество и стало ясно, что надо собираться в дальний путь, он три ночи не спал, подбирая слова, которыми станет уговаривать супругу остаться дома, в безопасности. И знал, что все равно не уговорит. Три дня не мог решиться начать этот разговор. И вдруг…

Она спорила всего-то часа три, а потом вдруг осеклась, будто испугало ее что-то. «Хорошо, муж мой, я подумаю над твоими словами», – сказала она и прекратила разговор.

Три недели пришлось дожидаться отплытия попутного судна: на юг шло множество торговых кораблей (это направление сделалось чрезвычайно оживленным с уходом Тьмы), на север, как нарочно, ни одного. И все это время Гедвиг не возобновляла старый разговор, прерванный так внезапно, и Кальпурций тоже молчал. И только когда лонарский галеон «Моргенштерн» пришел в порт и день отплытия был назначен, ведьма объявила мужу о своем положении.

Вместо того чтобы возликовать, бедный Кальпурций ужаснулся:

– Ты и теперь будешь настаивать на том, чтобы мы плыли вместе?! – А что, с нее станется, такой уж характер!