На заседаниях суда царила скука. Подсудимого ежедневно удаляли из зала, судья Акубжанов монотонно читал следственные материалы. И лишь изредка рассеянный слух выхватывал из плохо различимой речи страшную деталь, жуткую подробность, колющую сердце картинку…

По темной улице на окраине провинциального городка идут немолодой мужчина и маленькая девочка со школьным ранцем. Мужчина что-то строго говорит ей, девочка плачет. Из окна на них смотрит женщина и равнодушно думает: чего это старый на малую взъелся? А они уходят, их фигуры размываются в полумраке, исчезают из виду…

* * *

Рано или поздно все кончается. Вот и процесс века подошел к концу.

Десятое августа. Кульминация суда: прения сторон.

Заседание открылось пением «Интернационала». «Вставай, проклятьем заклейменный…» — начал глухой голос из клетки и сразу умолк. Андрей Романович выбирал самые подходящие слова из пролетарского гимна. И нашел, и пропел суду: «Это есть наш последний и решительный бой…»

Бой, который он дал суду, ничем не отличался от прежних. Его в очередной раз выдворили из зала. Он выкрикнул «Хай живе вильна Украйна», будто на свободу Украины кто-то намеревался покуситься прямо в зале суда, запел «Распрягайте, хлопцы, коней…» и, исчерпав свой песенный репертуар, скрылся из вида.

Судья Акубжанов предоставил слово обвинению.

Прокуроры Задорожный и Куюмджи поделили между собой эпизоды дела. Не сомневаясь в виновности подсудимого и не оставляя сомнений у слушателей, они излагали обстоятельства каждого преступления, ссылались на показания свидетелей и заключения экспертов, на признания самого Чикатило. Каждый эпизод неумолимо завершался выводом: считаю, что вина подсудимого является доказанной и его действия правильно квалифицированы по статье 102 Уголовного кодекса Российской Федерации как умышленное убийство, совершенное с особой жестокостью лицом, ранее совершившим умышленное убийство.

Оба прокурора не мелочились. Задорожный отметил, что развратные действия подсудимого, совершенные в 1973 году, подпадают под амнистию 1975 года, поэтому рассматриваться не будут. Куюмджи просил не привлекать подсудимого к ответственности за кражу имущества своих жертв. В конце обвинительной речи он сказал:

«Если брать каждое из приведенных здесь доказательств вины Чикатило по конкретным эпизодам в отдельности, то оно составит как бы маленькую черточку в написании целого слова. Скрупулезно складывая эти черточки, вы сможете получить только одно слово, характеризующее подсудимого. Это слово — убийца».

Оба прокурора настаивали на смертной казни.

На следующий день держал речь адвокат.

Тридцатишестилетний Марат Заидович Хабибулин просидел весь процесс на одном из самых видных мест в зале — перед клеткой с подсудимым. Он попал во многие кадры, снятые фотокорреспондентами десятков газет и телеграфных агентств. И оставался при этом почти незаметным — или незамеченным. У него доброе округлое лицо, мягкие манеры. Казалось, что этот человек попал сюда случайно, что ему не место в казенном мире судопроизводства, и уж тем более когда рассматриваются такие кровавые дела.

Он и впрямь попал в процесс не по своей воле: защищать Чикатило его назначила областная коллегия адвокатов. В таких случаях не отказываются, как не отказывается врач ехать на вызов к тяжелобольному. «Если бы мог, наверно, отказался», — признался Марат Заидович при первом нашем разговоре. Не было нужды расспрашивать, почему не в радость ему казенное назначение: ни малейших шансов на благоприятный исход дела. И подзащитный — не подарок, и общественное мнение о нем определенное. Блестящей адвокатской победы ждать не приходится. И на гонорар нет надежды, а то, что платят у нас назначенным защитникам, иначе как вдовьими слезами не назовешь. Какая там слава! Закончится процесс — и снова рядовая работа в городской консультации. Нет, если бы не долг, отказался бы…

Он сидел на своем месте спокойно, не проявляя эмоций, с каким-то отсутствующим выражением лица; казалось, будто он думает о чем-то своем. Сделав очередное заявление суду и получив очередной отказ, он не пытался настаивать или протестовать. В самые драматические моменты суда он оставался сдержанным. Но это только казалось. Перед всеми, кто следил за «процессом века», он предстал адвокатом, который безукоризненно выполнил свой нелегкий долг. Он делал для своего подзащитного все, что мог сделать, что диктовал ход процесса. После каждого заседания, разве что за редким исключением, направлялся в тюрьму к своему клиенту, чтобы поговорить с ним, внушить, что не все потеряно и что «странное поведение» ему только во вред. Не вина Марата Хабибулина, что подзащитный не следовал его советам.

Слишком часто общественное мнение распространяет на защитника свою неприязнь к подсудимому. Нам кажется, в ростовском процессе этого не было. Даже истерзанные горем потерпевшие, люди простые, не обремененные юридическими знаниями, понимали, что адвокат Хабибулин работает не за деньги, защищает не за страх, а за совесть. Они не считали его своим противником.

Его речь отметили все газеты, писавшие о суде. Традиция адвокатского убедительного красноречия, к счастью, еще жива.

Процитируем несколько строк из его речи:

«Задолго до суда в умах простых граждан и лиц, интересующихся делом по роду занятий, засела мысль: пойман преступник, — а значит, вопрос о вине Чикатило для них предрешен… И эта мысль, несущаяся телегой впереди лошади, выражена до того, как могла сказать свое слово юстиция, до того, как произнесла свое невнятное заключение наука. Эта точка зрения тяжелым, огромным прессом придавила суд, хотел он того или нет, сознает это или нет…»

Если коротко, то аргументы адвоката Хабибулина сводились к следующему:

— Ни один из эпизодов следствием и судом полностью не доказан, нет ни одного свидетеля, видевшего, как его подзащитный совершает инкриминируемые ему преступления, обвинение по-прежнему основано лишь на признаниях обвиняемого…

— Нет ни одного вещественного доказательства, неопровержимо связывающего Чикатило с преступлениями, а те, что есть, не так вески, как кажется: 23 ножа могут быть, а могут и не быть орудиями убийства, и в какой семье нет кухонных ножей…

— Психиатрическая экспертиза не может считаться объективной и независимой, ибо научное учреждение, где служат эксперты, не раз демонстрировало всему миру свою зависимость от власти…

И потому он просит суд полностью оправдать его подзащитного.

Всего этого Чикатило не слышал. В самом начале заседания он продемонстрировал трюк в духе легендарного Гарри Гудини: в наручниках умудрился скинуть штаны. Сверкая голым задом, путаясь в спущенных штанах, он по распоряжению судьи покинул зал привычным образом — из клетки по лестнице в преисподнюю.

Его вернули после речи адвоката для положенного подсудимому последнего слова. От последнего слова Чикатило отказался, но, вопреки обыкновению, скандалить не стал, а тихо сидел в клетке, уставившись куда-то вдаль.

Судья объявил двухмесячный перерыв на написание приговора. Все встали, чтобы проводить удаляющийся суд.