Под большим, однако, сомнением остается, была ли какая возможность, даже при большей решимости, чем у этого 80-летнего властелина, восстановить повиновение властям. А теперь, когда сам Осман нашел нужным уступить, дух возмущения рос везде с необычайной быстротой. История с Абу Зарром показала уже, как неприязненно настроены были два года тому назад в самой Медине старинные сподвижники Мухаммеда по отношению к халифу; теперь они заняли угрожающее положение. Конечно, они имели право чувствовать себя отстраненными и обиженными, об этом было уже упоминаемо, но манера, с которой выражали свое неудовольствие, выказывала, что они имели в виду окончательно не дело веры, а эгоистические интересы на первом плане. При более спокойном, свободном от своекорыстных целей размышлении они должны были бы понять, что ввиду своевольства арабов, особенно в Куфе и Басре, а с другой стороны, принимая во внимание твердое положение Му’авии в Сирии, следовало прежде всего сохранить в неприкосновенности авторитет наместника Мухаммеда, единственный существующий во всем государстве, и что никто не был в состоянии заменить этот авторитет другим. Без сомнения, люди как набожного, так и свободомысленного направления могли придти к тому убеждению, что власть, приобретенная, собственно говоря, благодаря свободному признанию со стороны общины, могла поколебать свое положение прегрешениями против слова божия; но только одному слепому могло показаться, что мирскую партию, имеющую в руках такие значительные средства, можно было устранить из занятого ею положения, не вступая с нею в жесточайшую борьбу. А с возникновением братоубийственной распри пришлось бы, может быть, навеки распроститься с возможностью единодушного на пользу ислама действия различных партий, существующих уже в общине. И кто бы в будущем осмелился в качестве халифа рассчитывать на повиновение подданных, если бы подан был пример тому, чтобы первая встречная толпа бунтовщиков могла предписывать законы наместнику Мухаммеда, к тому же еще его зятю. От фанатика, подобного Мухаммеду Ибн Абу Бекру, и неспокойной головы такой, как Малик, нельзя было, конечно, требовать разумных убеждений, но сподвижникам и ближайшим родственникам пророка: Алию, Тальхе, Зубейру — следовало бы, кажется, ясно понять все неблагоразумие их поведения, когда они протянули руку первому встречному мятежному движению. Им хорошо должно было быть известным, как участникам в кружке избирателей после смерти Омара, что их собственные притязания в случае нового избрания властелина, будут оспариваемы так же точно другими. И если, несмотря на все это, эти люди позволили себе незаконно увлечься бунтовщиками, потакали им, а может быть, и поддерживали их тайно, с тем чтобы потрясти трон халифа, то это возможно объяснить лишь надеждой поставить слабого Османа с помощью возмутившихся в такое критическое положение, что он будет вынужден искать у них поддержки и покинуть своих родных; таким образом думали они возвратить себе следуемое им по праву влияние. Насколько ошибочен был расчет, показали дальнейшие события. Ни набожные ревнители, ни личные неприятели Омейядов и не думали удовольствоваться полумерами. Так или иначе, уже в 34 г. (654–55) даже влиятельные личности Медины выступали прямо против халифа.

Раз явился к Осману Алий и стал жестоко упрекать своего свояка от имени всех правоверных, как он утверждал, за предпочтение, оказываемое им своим родственникам. Осман защищался как умел, а затем на пятничном бослужении произнес речь к собравшейся общине, в которой старался доказать, что он ведь ничего такого не делает, чего бы и Омар не считал для себя дозволительным. Но ему не удалось утишить недовольство. Не проходило дня, чтобы не долетали до его ушей, когда он шел по улицам, возмутительные возгласы, требовавшие смещения нечестивых наместников и удаления из его свиты Мервана. На это он не хотел, конечно, согласиться, но также не умел принять соответствующих мер для восстановления порядка: так, например, в конце 34 г. (в середине 655) халиф созвал в Медину наместников из различных провинций, желая с ними посоветоваться о положении государственных дел, но это не привело ни к чему; каждый из них предлагал разное, а Осман ввиду возрастающих трудностей становился все нерешительнее. Он отклонил предложение Муавии переселиться к нему, в безопасную и спокойную Сирию, или же позволить занять Медину большим отрядом надежных войск, верно оценивая, что то и другое должно было повести неминуемо к страшному взрыву. Бездеятельно присматривался он, как личные его враги, Амр Ибн Аль-Ас и почитаемая набожными за «мать правоверных», очень влиятельная Айша, обозленная на него главным образом за сокращение годового оклада, возбуждали все более и более народ против халифа.

И вот в начале второй половины 35 г. (начало 656) внезапно пришло донесение Ибн Абу Сарха в Медину, что некоторые из недовольных в Египте намереваются под предлогом посещения святынь Мекки отправиться в Аравию, напасть там на халифа в его резиденции и принудить к отречению. Тотчас же наместник получил повеление помешать предприятию силой. Когда он бросился за заговорщиками, выступившими уже в числе 500 человек под предводительством Мухаммеда Ибн Абу Бекра, и не успел их нагнать, в тылу его вспыхнуло восстание, к которому вскоре примкнула большая часть египетских войск Ибн Абу Сарху невозможно было долее держаться на почве, подрываемой неприятелями Османа и приверженцами Абдуллы Ибн Сабы. Он принужден был удалиться в Сирию. В то же время как бунтовщики продолжали подвигаться беспрепятственно к Медине, толпа из нескольких сотен недовольных из Куфы и Басры двинулась вследствие предварительных переговоров также к резиденции халифа. Уже в Шаввале 35 г. (апрель 656) прибыли почти одновременно Мухаммед Ибн Абу Бекр с египтянами, Малик Аль Аштар с куфийцами и толпы Басры, всего в числе 1000 человек, и расположились в трех маленьких местечках, в нескольких милях от Медины. Посланы были доверенные лица в город: от египтян к Алию, от куфийцев к Зубейру, от басрийцев к Тальхе — с просьбами исходатайствовать им доступ в город. Они намеревались сделать халифу представления об образе его правления и потребовать смены некоторых наместников. Как ни склонны были эти три вышепоименованные лица к тому, чтобы друзья их наделали в провинциях как можно более шуму, дабы устрашенный халиф дался им в руки, но их намерения вовсе не простирались так далеко, чтобы допустить вторжение в столицу вооруженных полчищ бунтовщиков. Они хотели управлять самолично, не допуская близко людей, между которыми находилось немало отчаянных голов и фанатиков. Все население Медины призвано было к оружию — в первый раз после восстания арабов, по смерти пророка, — а просьба бунтовщиков отклонена. С другой стороны, теперь ввиду угрожавшей опасности Осман действительно обратился к сподвижникам пророка, а Алий оказался готовым к услугам и для прекращения дела предлагал свою помощь.

Следующие затем события передаются весьма противоречиво и часто как бы намеренно в извращенном виде: старинные источники относятся ко времени Аббасидов, когда вообще Омейядов презирали, всему готовы были поверить, а кое-что подходящее даже придумано, лишь бы оклеветать врагов в сомнительных случаях. В известиях этих Осман рисуется в виде впавшего в детство и окончательно поглупевшего старца; он обещает все возможное под давлением страха перед бунтовщиками, а затем в ближайший момент снова все перерешает под влиянием злого своего гения, Мервана, так что даже ангельское терпение Алия лопается, и он вынужден предоставить все течению судьбы. Особенно непонятна история одного документа, которому приписывается в решительном ходе дел роковая роль. Официальное повествование гласит, что возмутившиеся успокоились и удалились после того, как Осман обещал им сместить наместников Омейядов и изменить всю политику образа правления; все были уверены, что опасность миновала. Но при самом начале отступления бунтовщиков, рассказывается далее, египтяне перехватили будто бы гонца к Ибн Абу Сарху, посланного с официальным письмом с печатью[214] халифа. В этом письме повелевалось переловить зачинщиков мятежа по их возвращении на родину и отрубить им всем руки и ноги. Возмущенные вероломством, мятежники повернули назад. Так как отныне, убедились они, невозможно более доверяться обещаниям халифа, бунтовщики потребовали немедленно его отречения. Осман отговаривался, что ничего не знает про эту записку, и действительно оказалось впоследствии, что она составлена была и отослана Мерваном без ведома властелина. При таком обороте дела бунтовщики вынуждены были продолжать настаивать на отречении правителя, слабостью которого можно было до такой степени злоупотреблять. Но Осман упорно отказывался сложить власть; решено было принудить его к этому силой. Кучка бессовестных злодеев умертвила зятя посланника божия, почтенного во всех отношениях человека, неприкосновенного властелина в глазах всякого верноподданного мусульманина.