Самое же выдающееся с литургической точки зрения решение было принято вскоре после этого. 27 сентября 1759 г. архиепископ Новгородский Димитрий (Сеченов) известил Синод о том, что по распоряжению императрицы Елизаветы генерал-прокурор Сената кн. Н. Ю. Трубецкой поручил ему по случаю триумфа 1 августа «сочинить службу на день победы над прусской армией наподобие службы о Полтавской баталии». Заслуга и слава ее должны были быть отданы «победоносному российскому оружию» и «достодолжное Всевышнему благодарение». Синод принял решение, что наилучшим кандидатом будет епископ Тверской Афанасий (Волховский), которому и было поручено составить службу (возможно, потому, что он был хиротонисан во епископа лишь недавно, в 1758 г.). Постановление подписали архиеп. Новгородский Димитрий (Сеченов), архиеп. Санкт-Петербургский Сильвестр (Кулябка), настоятель Троице-Сергиевой лавры архим. Гедеон (Криновский) и лицо, подпись которого разобрать не удалось[885].

Епископ Афанасий работал быстро. К февралю следующего, 1760 г. Синод уже получил сочинение и одобрил его, распорядившись послать для окончательного утверждения императрице Елизавете Петровне, после чего текст должен был быть отослан в печать. Таким образом, текст был заказан, составлен и послан императрице с сопроводительной запиской. Вся соответствующая сопроводительная информация в синодальном архиве представлена вплоть до этой последней записки («представить, что оная служба по апробации Св. Синодом и изданием в печать весьма за достойную быть судятся»), однако сам текст отсутствует[886]. Как нет его и во всех прочих исследованных нами местах.

Почему его нет и что с ним сталось, остается загадкой. Непонятно, стал ли он жертвой целенаправленной перемены курса, или был вдруг признан лишним, или его исчезновение отражает перемену хода войны – либо же он был просто потерян. До сего момента нам вообще не было известно о самом существовании такой церковной службы. Сведения о ее заказе и составлении уже сами по себе составляют важное открытие. Но не менее важно то, что текст исчез еще при жизни Елизаветы Петровны – и почему именно тогда. Ибо после первоначального восторга по поводу битвы при Кунерсдорфе и распоряжения о составлении исчезнувшей службы литургическая коммеморация свелась к минимуму. Через несколько месяцев после апробации новой службы, в 1760 г., Елизавета Петровна распорядилась отслужить еще один благодарственный молебен в годовщину победной баталии 1 августа[887], но уже без всякого упоминания о составленной службе и обсуждений по ее поводу. 12 октября 1760 г. архиепископ Новгородский Димитрий (Сеченов) известил Св. Синод о том, что императрица распорядилась о благодарственных молебнах в церквах Санкт-Петербурга и по всей империи по случаю взятия Берлина[888], однако и тут без всякого упоминания о службе. Через год, 15 октября 1761 г., в своей реляции императрице фельдмаршал граф А. Б. Бутурлин сообщил об успешных действиях армии в Померании. Синод снова послал во все епархии и монастыри распоряжение о том, чтобы «молебны отправлены были так, как и напред сего в случаях поступано было»[889], и снова без всякого упоминания о службе в честь успехов.

Кто и почему послужил этому причиной? Елизавета Петровна была еще жива. Если бы она пожелала устроить такую службу, это было бы исполнено, подобно тому как начиная с 1745 г. она включила в официальный список выходных дней больше церковных праздников, подобно тому как, взойдя на престол, она вновь ввела с 1743 по 1761 г. в обиход заказанную ее отцом службу св. Елизаветы. Исключив, наоборот, эту службу св. Елизаветы из придворного обихода, Анна Иоанновна и Екатерина II сделали свой выбор похожим образом[890], так что, скорее всего, здесь нет случайности. По какой-то причине либо сама служба (ее содержание), либо факт посвящения целой церковной службы военной победе более не были «созвучны эпохе». Во время Семилетней войны произошло что-то, что изменило литургическое сознание, и смещение было уже налицо.

Это смещение продолжилось со смертью Елизаветы. Не было поручено составить службу по случаю мира так, как это было после Ништадтского мира. В придворных журналах за 1762 г. упоминается о других церемониях (погребение Елизаветы Петровны 23 января, исповедь и причастие Петра III и Екатерины 23 февраля, обед с фейерверком в честь принца Георга Людвига Гольштейн-Готторпского, которого вскоре ждало изгнание). Мир был отмечен светскими торжествами – фейерверком и представлением драмы «Мир героев» (La pace degl’eroi). Но в смысле церковных обрядов что-либо новое по поводу мира отсутствовало.

Участие православной церкви в коммеморации Семилетней войны не ограничивалось только литургикой. В отображении событий и идеологических норм военной эпохи православные иерархи также использовали гомилетику. Поскольку самым важным приходом России XVIII в. был императорский двор, придворная церковь (как правило, в Петергофе или в Зимнем дворце) постоянно принимала лучших проповедников империи, включая Гедеона Криновского, ставшего к середине XVIII в. любимцем императрицы Елизаветы. Поэтому более детальное знакомство с проповедями Криновского может помочь лучше понять коммеморативные модели церкви и двора в отношении Семилетней войны.

Как утверждает А. Иванов, XVIII в. в России отмечен фундаментальными изменениями трактовки образа врагов из Западной Европы в проповедях церковных иерархов. Начиная с проповедей Феофана Прокоповича и Гавриила Бужинского, епископы, как правило, отказывались от дискурса неортодоксальности. Войны России против протестантских или католических неприятелей представали теперь не как борьба с еретиками (или религиозная война), но как кампании в иных целях, таких как защита Россией своих соседей, самооборона или стремление к всеобщему миру в Европе. Чтобы донести эти идеи, епископы пользовались различными образами, но одна из самых популярных метафор – Давид против Голиафа, где смиренная Россия противостояла гордому, по-гаргантюэлевски мощному противнику[891]. Одновременно, отмечает Иванов, притом что большинство проповедников XVIII в. отказались от языка богословской гетеродоксии, их освещение войны стало более эрудированным и комплексным. Иначе говоря, военная проповедь превратилась в нечто большее, нежели наставление в нравственности и патриотизме: теперь это было также средством для передачи новостей, комментирования, идеологической интерпретации и перспективы военной стратегии двора – все в одном.

Проповеди Гедеона Криновского при дворе Елизаветы Петровны во время Семилетней войны продолжали использовать тему миролюбивой России, не подготовленной к войне и противостоящей воинственному Голиафу, одновременно избегая в отношении врагов России ярлыков еретичества. Однако в то же время Криновский разбирал в своих проповедях мотивы военного участия России и предлагал компетентные интерпретации хода войны, в которых могли быть отражены официальные и неофициальные мнения при дворе. В некоторых случаях такие откровения отражают запутанную картину противоречий в России по поводу этой войны между христианами и отсутствия ясных стратегических целей в ней, а также достаточно взвешенную оценку отдельных промахов военной кампании.

Например, проповедь Криновского начала 1758 г.,