Все лето ожидал ответа, потом решил, что любимый Джон ничуть не лучше наших главных режиссеров, которые любят с экрана вещать о любви к ближнему, а на деле – фарисеи и самовлюбленные бездари. И вдруг месяца через два пришло письмо от 10 сентября 1989 года из Лондона. Указан обратный адрес литературного агента, автор, видимо, опасался давать свой личный адрес, вдруг я завалю его мешками со своими рукописями? Написано от руки, как-то слишком запросто для маститого писателя. Правда, по сей день респектабельные джентльмены, даже если все напечатано машинисткой, своей рукой обязательно пишут ласковое обращение к адресату («Дорогой сэр Майкл») и рутинное «Искренне Ваш» с подписью в конце. Это признак хорошего тона и легкого презрения к техническим достижениям цивилизации от станка Гуттенберга до компьютера, может быть, даже утверждение того человеческого, что в нас еще осталось.

Текст гласил: «Дорогой мистер Любимов! Ваше письмо, датированное двадцатым июля, достигло меня только вчера! Послушайте, я не могу реализовать Ваш проект, ибо у меня на тарелке слишком много своего, и идей в голове хватит на несколько лет, моя проблема не в том, что писать, а где найти время. Поэтому я послал Вашу пьесу своему литературному агенту со слабой надеждой, что он кого-нибудь найдет, подойдут ли Алан Беннетт или Майкл Фрейн? Очень сожалею, но больше ничем не могу помочь и желаю Вам успеха». Тут же я накатал своей рукой (не из высокого джентльментства, а просто на печатание по-английски потребовался бы целый день) благодарственное письмо с уверениями в совершеннейшем почтении и надеждами воссоединить наши несоизмеримые таланты в будущем. Вскоре мне ответил Фрейн: похвалил перевод (английская вежливость!), но заметил, что на пробивку популярной у нас пьесы Арбузова он потратил десять лет… Все понятно.

Пьесу в конце концов поставили, но не в Лондоне, а в Душанбе, что все равно прекрасно, какая разница, кто восхищается тобой – англичане или таджики? Потом поставили в Астрахани, тоже неплохо…

Но судьбе угодно было нас познакомить. Меня пригласил в Лондон английский приятель, писатель Крис Роббинс[109], сосед Ле Карре по холмистому Хемстеду, он нас и свел, пригласив на ленч в знаменитый Симпсон-на-Стрэнде, где с утра до ночи джентльмены жуют недожаренные бифштексы с кровью. Сначала мы заехали на такси домой к Ле Карре, там были встречены его очень вежливой и элегантной женой Джейн, угостившей нас превосходным французским шампанским (кажется, «Мумм»). Там мы впервые и пожали друг другу руки (о, исторический момент!), естественно, в голове Ле Карре я уже занял свою нишу: ведь не каждый же день ему присылают пьесы спятившие от графомании полковники! На такси доехали до Симпсона, Ле Карре сунул таксисту крупные чаевые – небезынтересная деталь, подсмотренная моим шпионским глазом.

Сам маститый автор вполне вписывался в Образ: высокий, породистый англичанин, очень деликатный и предупредительный, в меру остроумный, довольно сдержанный, даже скрытный. Наверное, разбил не одно дамское сердце, думал я, от таких седовласых ребят прекрасный пол балдеет как от наркотика. Я сразу почувствовал его нежелание распространяться на темы своего прошлого в контрразведке и разведке, впрочем, не так долго он там работал и, наверное, не так много натворил. Да и мало ли кто где работал до того, как стать знаменитостью!

Мой Саша со своей Наташей и я с великим Джоном Ле Карре в Лондоне

Правда, Ле Карре припомнил, как в свое время в Вене он с коллегой-разведчиком зашел в гастхаус, дабы слившись с толпой, поиграть в бильярд. Все прошло бы отлично, если бы у приятеля из плаща вдруг не выпал огромный «кольт». Деликатные австрийцы, поняв, кто проник в их святое заведение, быстренько покинули гастхаус от греха подальше.

Обед прошел мило, легко и, как всё прекрасное, бессмысленно: Ле Карре расспрашивал меня о вечных загадках России, о политической ситуации в стране, пили «Папского замка вино», колдовали над истинно английским стейком. Два часа светской беседы под звуки жующих челюстей, затем мы забросили его на такси к литературному агенту. Наутро во время променада с собакой по Хемстед-Хит он бросил в почтовый ящик экземпляр «Ночного менеджера» с автографом, мы с приятелем еще почивали, полагаю, что он совершил этот замечательный акт часов в шесть утра на прогулке со своим псом.

Вскоре он прибыл в Москву собирать фактуру для своего очередного романа «Наша игра», остановился в шикарном «Савое» вместе с сыном-студентом, там я его и разыскал, предложив пообедать в Доме литераторов, еще доступном для медленно беднеющих московских писателей. Тогда в ЦДЛ еще не было величественных швейцаров в одеяниях с норковыми воротниками, официантов во фраках, и не шпарил там искусный тапер, и не разжигал камин некто в специальном комбинезоне, словно в замке у графа Солсбери. В киоске рядом с входом я, по дурной привычке жмота, купил и запрятал в карман бутылку «Тичерс», стоимость шесть (!) 6 долларов. Пожинали вкусные цэдээловские деликатесы, мой гость охотно воспринял бутылку, принесенную в ресторан в кармане, словно мы с ним уже не раз по-совковому выжирали «на троих» в подъезде, закусывая селедкой с газеты «Правда», положенной на подоконник.

Потом он поделился в печати своими наблюдениями: наш варварский капитализм привел его в ужас, потом он написал, побывав во многих злачных и не злачных местах: «Москва оказалась подороже Нью Йорка. Гостиница обошлась 600 долларов за ночь. Пара порций скотча в баре стоила официальной месячной зарплаты московского врача. Мы попивали виски, прислушиваясь к разговору молодых, похожих на убийц англичан с изрытыми оспой лицами, пивными животами и костюмами от Гуччи». Ему удалось встретиться с бандитом – мультимиллиардером, ему он неосторожно сказал: – О'кей, в стране бардак, и ты этим пользуешься. Ну, а когда же вы начнете приводить страну в порядок для ваших же детей и внуков? Ты барон-грабитель, Григорий. Так у нас называли Кар неги, Моргана, Рокфеллера. Но они все же закончили строительством больниц и картинных галерей. Когда ты начнешь что-то возвращать обществу?

Ле Карре повезло, его не избили и не убили, а просто послали к одной матери.

Наши политики тоже не порадовали писателя: Бакатин ахал и в ужасе хватался руками за голову, клеймя разложение общества и рассуждая о будущем России, как будто он и не стоял рядом с Горбачевым и не возглавлял КГБ после августа 1991 г. Калугин слишком радостно рассказывал о своем соучастии в убийстве Маркова («Я ведь был, черт возьми, главным по этой части, ни одна операция не обходила меня стороной!»), показал какой-то сувенир от убитого Амина. Ле Карре не понравилось его слишком стремительное превращение из врага западной демократии в ее ярого неофита.