Поводом для дальнейшего обострения событий послужили поездки в Москву дружественных Ивану III посадников. 23 февраля 1476 г. «прииде из Новагорода Великого к великому князю посадник Захариа Овинов, за приставом великого князя, с многими новгородци: иным отвечивати, коих обидел, а на иных искати, а того не бывало от начяла, как и земля их стала и как великиа князи учали быти, от Рюрика на Киеве и на Володимери и до сего великого князя Ивана Васильевичя; но сей в то приведе их». Вскоре после этой состоялась поездка в Москву посадников Василия Микифорова, Ивана Кузмина, «и иные мнози посадници, и мнози и жытьи Новогородци и поселяне приидоша о том же, о обидах искати и отвечивати, такоже и вдови и черници приидоша … и вси приобижении, много их множество»[798]. В марте 1477 г. архиепископ Феофил «и весь Великой Новъгород прислали к великому князю Ивану Васильевичю и к сыну его великому князю Ивану Ивановичю послов своих Назара подвойского да Захарию диака вечнаго бити челом и называти себе их «господари», а наперед того, как и земля их стала, того не бывало: никотораго великого князя «господарем» не зывали, но «господином»». В мае того же года «бысть мятежь в Новегороде: сотвориша вече, и пришед, взяша Василия Микифорова и приведоша его на вече и въскричаша: «переветнике, был ты у великаго князя, и целовал еси ему крест на нас». Он же рече им: «целовал есми крест великому князю в том, что ми служити ему правдою и добра ми хотети ему, а не на осподаря своего Великого Новагорода, ни на вас, на свою господу и братию». Они же без милости убиша его, а по обговору Захарии Овина, а потом и того Овина убиша, и з братом с Кузмою, у владыки на дворе; а от того часа возбеснеша, яко пьании, ин иная глаголяше, и к королю паки восхотеша»[799].

Антимосковская по своему духу боярская политика располагала лишь шаткими средствами дипломатии и социальной демагогии. Лишенная поддержки со стороны широких масс новгородского общества, она балансировала на туго натянутом канате дипломатических комбинаций, не будучи в состоянии отыскать более надежную опору. Эта позиция ставила перед боярством неизбежную тактическую проблему. Можно было стремиться к сохранению неизменными сложившихся отношений, продолжая дипломатическую борьбу. Но можно было также совершить попытку добиться военной победы в союзе с Литвой. Обе возможности не могли не привлекать сторонников, активность которых зависела прежде всего от общеполитической конъюнктуры. В определенные моменты, когда обстановка складывалась таким образом, что решительный успех боярства в борьбе с Москвой казался возможным, как это было, например, перед Яжелбицким и Коростынским поражениями, военные лозунги становились выражением общебоярской политики и собирали под военные стяги представителей обоих политических направлений, тогда как в обстановке разочарования после сокрушительных ударов со стороны Москвы, внешнеполитическая проблема вновь приобретала дискуссионный характер.

Вряд ли правильным было бы полагать, что крайности антимосковской политики или тяготение к проведению этой политики более умеренными средствами могут служить признаком принадлежности сторонников «литовской» и «московской» ориентации к тем или иным территориальным группировкам бояр. Вопрос об отношении к Москве был настолько важным для всего новгородского боярства и всех житьих, что методы его решения должны были обсуждаться в каждом конце, на каждой улице, они могли восстанавливать сына против отца и брата против брата. Однако кончанское соперничество своими корнями так глубоко уходит в почву внутрибоярских отношений, что попытка поставить вопрос о существовании каких-то определенных центров политических споров по крайней мере оправданна. Орудием распространения политических лозунгов и во второй половине XV в. оставалось кончанское вече, а от характера активности его руководителей во многом зависела политическая характеристика того или иного конца в целом.

Такая попытка была предпринята. Она позволила установить, что наиболее активную антимосковскую позицию занимало боярство Неревского конца, поддержанное прусской и плотницкой группировками, тогда как боярство Славенского конца, выражало в целом более умеренные взгляды[800].

Последняя попытка объединения всех боярских группировок вокруг знамени активной антимосковской борьбы относится к 1477 г. Это объединение, оказавшееся недолговечным, возникает в чрезвычайно сложной обстановке. Та часть боярства, которая испытывает колебания, терроризирована расправой с Василием Никифоровым и Овиными; некоторые посадники бежали из Новгорода. Архангелогородская летопись сообщает о мерах, которые были предприняты «литовской» группировкой против колебавшихся прусских посадников: «А Луку Федорова да Фефилата Захарьина изымаше, посадили за сторожи, и потом приведоша их на вечье и пожаловаша их и целовали крест, что им хотети добра Новугороду»[801].

Колебания бояр создавали условия, при которых черный люд снова мог проявить свою активность: «И въсколебашася аки пьяни, и бяше в них непословича и многие брани, мнози бо велможи бояре перевет имеаху князю великому и того ради не изволиша в единомыслии быти, и въсташа чернь на бояр, а бояри на чернь»[802].

Заручившись поддержкой митрополита Геронтия и «еже о нем священнаго собора архиепископов и епископов», Иван III 30 сентября 1478 г. посылает в Новгород «складную грамоту», а 9 октября (на память апостола Якова Алфеева) выступает в поход, чтобы новгородцев «за их преступление» «казнить войною». Военная операция была тщательно продумана. Наступление на Новгород осуществлялось широким фронтом. Сам великий князь со своим отрядом от Торжка двигался «меж Яжолбицкие дороги и Мсты». Отряду царевича Даньяра было предписано итти по другой стороне Мсты. По «своей стороне» Мсты шел отряд князя Даниила Холмского. Справа от великокняжеского отряда проложен маршрут князя Семена Ряполовского, по Демонской дороге – маршрут князя Андрея Васильевича, а между Демонской и Яжелбицкой дорогами – маршрут князей Оболенских. Поход завершился 27 ноября, не встретив какого-либо сопротивления. Своей временной резиденцией Иван III избрал село Лошинского Троицу в Паозерье, поскольку статус древней княжеской резиденции на Городище оставался неопределенным. В Троице вплоть до состоявшегося 17 февраля отъезда великого князя велись переговоры с новгородцами.

Переговоры начались униженной просьбой новгородцев о помиловании и освобождении тех бояр, которые были арестованы великим князем в его первый приезд в Новгород. В этой просьбе было отказано на том основании, что сами новгородцы в свое время на тех бояр «били челом». Заявленное затем желание новгородцев, чтобы «позвов на Москву не было», а все суды вершились бы в Новгороде под руководством княжеского наместника и посадника встретило следующее разъяснение: «Били есте челом мне, великому князю, ты, нашь богомолец, и наша отчина Великий Новъгород, зовучи нас себе государи, да чтобы есмы пожаловали, указали своей отчине, какову нашему государьству быти в нашей отчине в Великом Новегороде; и яз князь великий то вам сказал, что хотим господарьства на своей отчине Великом Новегороде такова, как наше государьство в Низовской земле на Москве; и вы нынеча сами указываете мне, а чините урок нашему государьству быти: ино то которое мое государьство?». Получив от новгородцев ответ, что они не знают особенностей московского правления, Иван III разъяснил: «наше государьство великих князей таково: вечю колоколу во отчине нашей в Новегороде не быти, посаднику не быти, а господарьство свое нам держати».