Вдоль берегов Волги, по которой двигалась царская флотилия, выстроились священнослужители в своих шитых золотом и серебром ризах, украшенных драгоценными камнями, с хоругвями в руках. Над великой русской рекой плыл мелодичный колокольный звон множества церквей и затихал где-то вдали. На пристанях, украшенных цветами, зелеными гирляндами, хоругвями и знаменами, Александру с Николаем, таких счастливых, несмотря на все испытания, таких еще молодых и влюбленных шумно встречала громадная толпа, что камердинерами и придворным приходилось успокаивать ее, и просить людей не так громко хлопать, так как из-за их оваций ничего не было слышно.

В тех местах, где пароход подходил к самому берегу, начиналась такая давка, такая толчея, чтобы первыми увидеть царя с царицей и опуститься передними на колени, что пришлось особой службе наводить порядок. Старики крестьяне, которых посылала на встречу с государем каждая деревня, тут же начинали произносить свои речи. И во всех них слышались те же слова:

— Царь ты наш дорогой, батюшка! Да будет славным царствие твое. Мы все тебя так любим. Ты — наша надежа, царь! Мы тебе все желаем долгих лет жизни…

Другие паломники, пришедшие в оцепенение из-за переживаемых глубоких чувств, тоже хотели произнести несколько слов, но так как у них ничего не получалось, они лишь подносили руки к губам и посылали императорской чете воздушные поцелуи, а маленькие детки у них на руках, бросали им цветочки…

Люди хотели подойти поближе к царскому пароходу, дотронуться до него, и многие крестьяне стояли по грудь в воде, чтобы перехватить взгляд государя или государыни. А те, кто помоложе, подплывали к пароходу и барахтались в воде, словно дельфины, выражая свою громадную радость.

Эта бьющая через край народная радость вселяла в Александру большую уверенность. Однажды она даже не выдержала, расплакалась. Царь бросился к ней, подумав, что ей плохо. Она взяла себя в руки. Она прошептала чуть слышно:

— Ники, вот наша настоящая семья. Вот наши истинные друзья. Не забывай об этом. И только у одного человека достало мужество это сказать, — у отца Распутина…

Николай нахмурился. Только, чтобы удовлетворить Родзянко, утишить гнев матери и всех членов семьи, он распорядился удалить от двора Распутина, но сейчас он все равно думал о нем, о том, что говорила ему жена.

Празднование трехсотлетия дома Романовых достигло апогея через несколько дней в Москве. В солнечный июньский день Николай въехал на коне в Москву. На Красной площади он спешился. Вслед за группой священнослужителей, громко распевавших псалмы, он под вопли толпы — виват! — перешел через Красную площадь и вошел в Кремль. Это был настоящий триумф, который утешал их, заставлял забыть о черных днях и о раздорах, разрывающих их семью.

После возвращения в Санкт-Петербург в самый разгар лета праздник продолжался, — давались роскошные балы, что противоречило россказням некоторых придворных, среди которых была и Екатерина Радзивилл, о том, что императрица якобы лишала весь свой двор, свое окружение, своих дочерей радостей светской жизни и заставляла всех их вести такое жалкое существование, которое никак не соответствовало их высокому положению!

Санкт-петербургская знать, которой всегда так нравилось блистать, закатила для Их величеств такие великолепные, незабываемые торжества, такие потрясающие балы, которых никогда не забыть, тем более что это были последние беззаботные, веселые императорские балы в России.

На таких балах для точного описания праздничных нарядов, блестящих военных мундиров и драгоценностей, украшавших всех дам, потребовалось бы искусство волшебницы-феи из сказки, — везде стояли громадные букеты цветов, переливался звонкий хрусталь, а шампанское текло рекой. На одном из них состоялся дебют Ирины Александровны, племянницы императора и любимой внучки вдовствующей императрицы Марии Федоровны, первый ее выход в свет.

Великая княгиня Ирина, — с которой я имел честь познакомиться во время ее ссылки в Париже, часто приглашала меня за свой стол, — тогда она была еще молодой девушкой. Ее неповторимая легкая походка, которую она сохраняла до конца жизни, всегда вызывала восхищенные взгляды всех, кто оказывался рядом.

Она видела, как к ней подошел самый красивый молодой князь той поры, Феликс Юсупов, сын княгини Зинаиды Юсуповой, который, после того как его старший брат погиб на дуэли, стал единственным наследником самого большого состояния в империи.

Их помолвка была короткой, уже в феврале 1914 года они сочетались браком в церкви вдовствующей императрицы в Аничковом дворце, и в тот же вечер, став мужем и женой, они уехали в свадебное путешествие в Египет…

На том же балу произошло одно печальное событие. Великая княгиня Татьяна выпила стакан оранжада, который, как потом выяснилось был приготовлен на сырой воде. Вода в то время в Санкт-Петербурге была такой нечистой, что перед употреблением обязательно требовалось ее кипятить.

Несчастная Татьяна заболела брюшным тифом, и их преданный семейный доктор Боткин проводил у изголовья больной долгие часы в самый критический период протекания болезни.

Довольные поразительным успехом торжеств по случаю трехсотлетия дома Романовых, убежденные в том, что русский народ, несмотря на пессимистические предостережения со стороны некоторых их близких, их любил и сплачивался вокруг них, Николай с Александрой завершали 1913 год в умиротворенной атмосфере, вознося хвалу Господу, который несомненно, оберегал их взаимную любовь…

Несмотря на неторопливую, но активную работу по расколу, которой занимались некоторые революционные течения из-за границы, чтобы покончить с определенным, намечавшимся улучшением жизни народа, — чем особо отличались промышленные круги Германии, — русский народ все же сохранял спокойствие. Он продолжал трудиться, не помышляя о бунтах против государя. Но правящий класс все недовольно ворчал, фрондистски настроенное дворянство старалось держаться от всего подальше, а писатели, журналисты, адвокаты, университетские профессора, в общем, вся эта интеллигенция, подталкивала страну к анархии. Русский народ не знает чувства меры, особенно в политике. Он — не монархист по убеждениям, он — анархист. Середины не дано. Ленин учуял нужный момент, чтобы собрать воедино все разрушительные силы в обществе, чтобы поставить их на службу самому великому своему фарсу под маской свободы!

Тем не менее в начале 1914 года Санкт-Петербург жил в относительном спокойствии, без всяких потрясений. Все знали, что знаменитый русский магнат Савва Морозов отправлял Ленину банковские чеки, поддерживал призывы к выступлениям в солдатских казармах и на фабриках.

Класс буржуазии, левая интеллигенция считали теперь хорошим тоном всячески поощрять подрыв основ порядка; и теперь не только молодые люди симпатизировали различным темным элементам, призывавшим к измене, но и пожилые, устроенные в жизни люди полагали, что обладают «чувством будущего», когда дискредитируют все то, что делали царь с царицей для блага народа.

Г од начался с неожиданно появившегося указа царя о введении в стране «сухого закона». Одновременно с этим Николай в довольно грубой манере освободил от обязанностей председателя Совета министров Коковцова. Он, в качестве утешения, получил титул графа, и был заменен на своем посту Иваном Логиновичем Горемыкиным, довольно пожилым, печального вида человеком.