Следуя высказанным предложениям, Совет пятисот принял решение поблагодарить генерала Бонапарта и его соратников, исключить из своих рядов шесть десятков депутатов и учредить Временную консульскую исполнительную комиссию, в которую вошли три консула: бывшие члены Директории Сийес и Роже Дюко, а также Бонапарт. Предполагалось, что Законодательный корпус прервет свои заседания до 1 вантоза (20 февраля), а в это время его будут заменять комиссии, в которые войдут по 25 человек от каждой палаты. Им же предлагалось заняться составлением Гражданского кодекса. Одновременно стиралась грань между исполнительной и законодательной властью, поскольку депутатам рекомендовалось соглашаться на назначение их чиновниками и дипломатами. Совет пятисот, а за ним и Совет старейшин одобрили эти декреты практически без обсуждения и избрали соответствующие комиссии.

Вслед за этим было принято обращение к французскому народу, в котором говорилось, что пришла пора положить конец беспрестанным государственным переворотам и дать «великой нации» достойное ее правительство, а задачей консулов как раз и станет реорганизация управления страной. В конце заседаний консулы были приведены к присяге в обоих Советах.

20 брюмера первым председателем временного консульства был назначен Бонапарт, а 16 фримера (25 декабря) стране была представлена новая конституция. В обращении к французам, которое ее сопровождало, провозглашалось: «Революция зафиксирована на тех принципах, с которых она началась. Она окончена». Как и многое другое, связанное с переворотом 18 брюмера, это было ложью: принципы, которые лежали в основе Конституции VIII года, почти ничем не напоминали знаменитые «принципы 1789 года».

Никто не мог предугадать, что борьба между роялистами и республиканцами к концу 1799 года выльется в борьбу между Людовиком XVIII и Наполеоном Бонапартом. Сегодня мы знаем, что Бонапарту предстояло продержаться у власти более четырнадцати лет, завоевать значительную часть Европы, стать императором. Тогда же превращение революционного генерала в императора французов показалось бы немыслимым. Отчего же в ситуации, когда во Франции было столько сторонников восстановления монархии, когда Людовик XVIII публично заявлял, что готов к компромиссу и не стремится к восстановлению Старого порядка, когда страна устала от революционных бурь и мечтала о спокойствии и стабильности, вдруг победил генерал Бонапарт, без устали напоминавший о своей преданности Республике?

За Людовиком XVIII стояли обаяние древней монархии, тысячи сторонников, десятки агентов. Его политическому проекту не хватало четкости, но то, что он обещал Франции, было во многом более привлекательно, чем то, что сулил приход к власти его соперника. За Бонапартом не стояла никакая политическая группировка, он почти не имел сподвижников, вернулся в Париж из Египта, бросив там доверенную ему армию, не обладал политическим опытом. Не располагал он и собственным политическим проектом, а принятая вскоре после переворота Конституция VIII года Республики едва ли могла многих привлечь на его сторону.

За годы Революции все привыкли к Декларации прав человека и гражданина – теперь она в конституции отсутствовала. Привыкли к незыблемости «принципов 1789 года» – от них не осталось и следа. Десять лет французов уверяли, что народ – суверен, только он имеет право избирать депутатов и именно поэтому самая главная ветвь власти – законодательная. После переворота 18 брюмера народ фактически перестал избирать своих представителей, а законодательная власть превратилась в бессильный муляж. И все же Бонапарт смог не только встать во главе Франции, но и удержаться у власти, оттеснив от управления страной тех, кто мечтал быть его кукловодами.

Первая причина победы Бонапарта заключалась в том, что в 1799 году друг другу противостояли не политические проекты, а образы власти. Через год после переворота Люсьен Бонапарт справедливо писал:

Наполеон с 1796 года целенаправленно создавал образ непобедимого военачальника, спасителя Франции, верного республиканца, способного даровать стране стабильность, мир и покой. Столь же массированной обработки общественного мнения роялисты организовать не смогли. Республиканская пресса рисовала Людовика XVIII оторванным от реальности сторонником Старого порядка, окруженным отставшими от жизни мелкими людишками, наивно мечтающими лишь о том, чтобы утопить Революцию в крови. Его идеи были мало известны, к тому же многие документы планировалось огласить лишь накануне или во время реставрации. В итоге высокая готовность Людовика XVIII к компромиссу осталась и неизвестной, и невостребованной.

Второй причиной поражения роялистского движения стала невозможность в полной мере руководить им, находясь за пределами Франции. Стремительно менявшаяся ситуация в стране требовала мгновенного принятия решений, использования тех возможностей, которые открывались порой на несколько дней или недель. Бонапарт же, даже когда находился в Италии или в Египте, имел в столице достаточно сторонников, которые могли отстаивать его интересы или информировать о происходящем.

Третьей причиной стало то, что Французская революция не только свергла монархию как государственный строй, но и во многом уничтожила ее идейный фундамент. Расчистила место, на котором смогла возникнуть империя. В Англии этого не произошло, и Кромвель так и не принял корону. Бонапарту же ничто не помешало возложить ее на себя. И не только Франция с этим смирилась: Наполеон был признан европейскими державами.

Однако победу Бонапарта нельзя рассматривать сугубо рационально. Если раньше историки нередко подчеркивали, что референдум, состоявшийся в феврале 1800 года и узаконивший его приход к власти, свидетельствовал о невиданной популярности генерала, ныне давно уже известно, что результаты этого референдума были сфальсифицированы. Дело было в ином. Людовик XVIII прилагал огромные усилия, направленные на победу в масштабах всей страны, тогда как вся история Французской революции показывала, что главное – это взять власть в столице.

Успех переворота объяснялся и готовностью Бонапарта все поставить на карту. Точно так же поступали и депутаты Конвента, принимая «декреты о двух третях», и Баррас, организуя переворот 18 фрюктидора. Как и они, Бонапарт оказался способен действовать здесь и сейчас, при необходимости применить силу, выйти за рамки возможного. Как якобы сказал Сийес на следующий день после 18 брюмера, «мы обрели господина: он все может, он все знает, он всего хочет».

Про Людовика XVIII можно было бы сказать, что он все знает, он всего хочет, но далеко не все может. Куда более гибкий, чем можно было бы ожидать от французского принца, внука, брата и дяди короля Франции, он готов был превратиться из повелителя в политика, в полной мере использовать искусство возможного. Поступившись личными пристрастиями, король во многом сумел объединить роялистское движение, освоил революционную терминологию, демонстрировал постоянную готовность к компромиссу. Но время требовало от него большего: умения вызывать любовь в сердцах французов, вести за собой в бой армии, оказываться в нужное время в нужном месте, интуиции, которая заменила бы информацию, способности рисковать, когда можно все потерять.