Верховный жрец Предвечного, мудрейший аттоли-учитель эт-Тубейк лет двести назад принял решение: считать Богиню дочерью Атта-Хаджа, однако поостерегся объявлять сей канон единственно истинным и безупречным. Посему на полуночи Саккарема, где о мореплавании имели самое отдаленное представление, ее чтили сестрой, на побережье люди считали Простершую Руку над Морем дочерью Предвечного, а некоторые называли ее Матерью Всего Сущего… Словом, где как, ибо этот вопрос не был принципиально важным для истинной веры державы шадов. Однако в существовании Богини никто не сомневался, ибо она стократно являла людям благодетельные чудеса и молитвы, обращенные к ней, обычно бывали услышаны чаще.

Главнейшим и самым необычным храмом Меддаи являлась так называемая Крепость Провозвестника. Это высокое, четырехугольное строение значительно отличалось от прочих храмов хотя бы тем, что представляло собой сложенную из желтовато-серого песчаника стену, замыкавшуюся в полный квадрат. В обширном внутреннем дворе на постаментах из чистейшего серебра громоздились два Камня Предвечного, которых мог коснуться любой верующий и причаститься божественной благости. Прославившая же Эль-Харфа навеки во всех странах шутка заключалась в том, что в Крепость не вело ни единого входа, не имелось в ней также ворот, окон или подземных галерей. Неодолимая преграда останавливала каждого, кто хоть одной мыслью сомневался в силе Атта-Хаджа, но… Исполненный искренней веры человек без труда проходил сквозь камень стен, не ощущая на своем пути никаких препятствии, и мог воочию узреть Кристаллы Предвечного. С помощью Стены, возведенной Провозвестником, мардибы проверяли искренность пришедших в Мед дай паломников, и исход испытания частенько оказывался довольно неожиданным.

…Лето 835 года от Откровения Эль-Харфа близилось к концу. В Меддаи счет времени не велся в соответствии с общепринятой традицией — исчислять минувшие годы от падения Небесной горы и Черных Лет. Стоял последний летний месяц, носящий в календаре Саккарема имя Тигра, когда к тысячам людей, собравшимся вокруг Священного города, присоединились еще четверо.

— Красиво, ничего не скажешь. — Кэрис, сидя в седле лошадки, стоявшей на вершине пологого золотистого бархана, прищурив глаза, рассматривал видневшиеся в жарком мареве белые купола Меддаи. — Даже Мельсина не идет ни в какое сравнение, пускай и считается самым прекрасным городом континента.

— Ты бывал здесь? — спросил Фарр, жадно осматривая город, который казался ему прекрасным видением из позабытого Золотого Века. — Я раньше так мечтал съездить в Обитель Провозвестника!

— Не лучшие времена для путешествий, — проворчал Драйбен и кивнул в сторону Меддаи, указывая на темные пятна лагерей беженцев, устроившихся вокруг домов и храмов. — Удивительно, что мы до сих пор встречали только саккаремцев и разъезды нардарской дорожной стражи. Я предполагал, что передовые отряды мергейтов успели преодолеть заставы на Халисунской границе и прорвались к окраинам пустыни. Не забудьте, дорогие мои, казна и сокровища Меддаи, собранные за восемь столетий, превосходят своей ценностью богатства шада, басилевса Тибериса или кенига Нарлакской империи, вместе взятых.

Фарр подумал о том, сколько драгоценностей, золота и серебра они с Ясуром нашли в кладовой храма Шехдада, и прикусил язык: если в захолустном городишке мардибы за много поколений собрали сокровищ больше, чем можно было себе представить, то что же хранится в подвалах храмов Меддаи? Вероятно, на собранное здесь золото и камни можно будет скупить всю Аррантиаду. Разве что островитяне будут долго торговаться…

— Я думаю, — негромко сказала Фейран, — что, если мергейты и придут сюда, Атта-Хадж защитит Белый город. Степнякам не нужны сокровища. Саккарем покорен, торговать они ни с кем не захотят, потому что захватили все необходимое для жизни — земли, хлеб и стада…

— Человеческая мысль не поддается объяснению, — провозгласил Кэрис. Спроси любого мергейта: зачем тебе алмазы? Он ответит: чтобы были! Положит их куда-нибудь или закопает. Владение ради владения. Смешно, но степной варвар никогда не станет доставать самоцветные камни, чтобы ради удовольствия полюбоваться на них!

— Это называется, — пояснил Драйбен, — грехом стяжательства. Кстати, Дэв, ты не совсем прав. Как раз степняки подвержены сему пороку в меньшей степени, нежели народы, которых мы именуем цивилизованными.

— Разговор, не имеющий смысла, — бросил вельх. — И вообще, хватит жариться на солнце. Ненавижу жару! Едем, я пить хочу. Лошади устали. В Меддаи, как меня заверяли, отличные родники и воды хватает на всех.

Фарр прищурился и, когда Кэрис был готов ударить свою мохнатую пегую кобылку пятками, вдруг остановил его, указав в сторону города и чуть налево:

— Смотрите, это точно не беженцы. Отдельный лагерь, цветные шатры, сине-зеленые знамена… Кажется, там расположилась часть саккаремской армии.

— На месте выясним, — кивнув, ответил Драйбен. — Самое главное — здесь пока нет мергейтов.

Четверо всадников, за которыми на длинных кожаных поводах рысили заводные лошади, спустились с бархана и прямиком направились к прокалывающим выцветшее голубое небо белоснежным минтарисам Меддаи. В пустыне кажущееся взгляду расстояние обманчиво — город по виду стоял совсем рядом, от силы в полной лиге, но в действительности пришлось добираться гораздо дольше.

Возглавляемый Кэрисом из Калланмора, вельхом и дэвом, отряд сошел с отрогов Самоцветных гор седмицу назад. Вначале пришлось идти по территории Нардара и правому берегу Урмии, через лены захолустных эрлов. Несколько раз компанию останавливали настороженные нардарские вояки, патрулировавшие приграничные земли, но благодаря свиткам, найденным в чудесном мешке Кэриса, подозрительных личностей на еще более подозрительных степных лошадях пропускали беспрепятственно и только недобро косились вслед. Когда проезжали лен Кишбер, владение тана Гандлова, на приграничном тракте путешественникам встретился собственнолично тан с частью дружины. Некоторые время ушло на выяснение десятскими личностей странных путников, но Драйбен, внимательно рассматривавший закованного в старинный, однако еще добрый доспех тана, вдруг обрадованно воскликнул: "Кишбер, это ты?! Неужели не узнаешь?"

Выяснилось, что столь неожиданно (и после стольких лет!) повстречались два старых приятеля, оказавшихся вдобавок родственниками. Кэрис втихомолку посмеивался, шепча Фарру и Фейран, что в Нардаре любой благородный эрл приходится если не пятиюродным братом, то наверняка двоюродным сводным дядей другому. Тан Кишбер, узрев постаревшего, но так хорошо знакомого по временам бесшабашной молодости Драйбена, заорал басом: "Ты! Только посмотрите, наш умник вернулся!" — и в соответствии с хваленым нардарским гостеприимством препроводил нежданных гостей в свой маленький замок, не принимая никаких отговорок.

Впервые за много седмиц Фарр и его попутчики ночевали под крышей, ели отлично приготовленную (хотя и пресноватую для привыкших к обилию пряностей саккаремцев) пищу и могли искупаться не в ледяной горной реке, а в пахучей дубовой бочке, наполненной горячей водой.

Драйбен вечером уединился с таном Кишбером в его покоях, долго с ним беседовал, и спустившийся к вечерней трапезе в общую залу на первом этаже тан показался Фарру невероятно расстроенным и озабоченным. Драйбен рассказал Кишберу об угрозе, нависшей над Нардаром, вызнал последние новости и ошарашил всех полученным от хозяина замка известием: мергейты полностью завладели Междуречьем, взяли Мельсину и полностью ее разрушили, а теперь сосредотачивают свои тумены у переправы через Урмию всего в двухстах лигах полуденное стыка границ Саккарема, Халисуна и конисата Нардар.