Ненавидел он Чернигов, ненавидел хоромы эти просторные и светлые, горницы оштукатуренные, но терпел, улыбался через силу, стискивал в злобе зубы, молчал, так что никто, даже жена Анна, не знал, не ведал, что творится у него в душе, какой огонь кипит, какие страсти пылают.

Вечно напомаженная, накрашенная половчанка, вся блистающая золотом, покорная, немного смешливая, а больше надменная, высокомерная, глупая, выступала важно, любила стоять на виду у всех на хорах в соборе Спаса, слушала молитву, не вникая в слова иереев, а больше показывая себя, свою красоту, свои наряды. Со временем её яркость, пышность, блеск становились Всеволоду противными, почему-то всё вспоминались ему юные задорные девы, те, из прошлого, в простых крестьянских саянах, но какие-то светлые, чистые, открытые.

А эта — как птица-павлин, ходит, распустив огненно-изумрудный хвост.

Всеволод невольно рассмеялся.

И жёнки из Анниной свиты — все половчанки, ленивые, сладострастные, с утра до вечера валяющиеся на подушках, вечно жующие сладости! Его б, Всеволодова, воля, прогнал бы их к чёрту из терема! Нельзя. У каждой отец, дядя, брат — солтан, бек, бей[281]. Со степью враждовать ныне не время. Пусть валяются, жрут, лишь бы не оказались тайными соглядатаями Святослава или половецких ханов. Верные псы-евнухи следят за ними в бабинце, не спуская очей. Вот в евнухах Всеволод был уверен. Эти не предадут! Люди они никчемные, гадкие, потому и цепляются за него, знают: нужны, необходимы только ему, и никому другому.

...Но внезапно в разгар зимней стужи пришла к угрюмому, отчаявшемуся князю из дальних заходних земель ободряющая весть. Словно то Бог решил смилостивиться и послать Всеволоду маленькую радость, подарить ему надежду, укрепить его дух, поддержать, призвать к терпению, успокоить.

Весть воистину была добрая. Прислала грамоту брату из далёкой Дании, из города Роскильды, старшая сестра Елизавета. Была Елизавета Ярославна женою храброго воителя Гаральда Гардрада, короля нурманского. Но семь лет тому назад вздумал Гаральд завоевать Англию, вторгся на кораблях в её пределы, да не сдюжил в кровавой битве, пал, поражённый калёной стрелой.

В ту пору была Елизавета ещё писаной красавицей, и недолго выпало ей горевать — сыскался тотчас же жених, датский король Свен Эстридсен. Вот и сидела теперь Всеволодова сестра королевою в каменном замке в Роскильде и слала грамоту брату, писала твёрдо, выводила на дорогом пергаменте киноварью крупные полууставные буквы.

В письме Всеволод прочёл прежде всего об английских делах. В тот самый год, когда погиб Гаральд, пошёл походом на Англию с другой стороны, с юга, нормандский герцог Вильгельм, муж умный и гордый. Была битва при Гастингсе, в которой пал английский король Гарольд Годвинсон, два его брата и многие верные его дворяне. Сел Вильгельм на английский трон, а семья Гарольда в поисках спасения от жестоких завоевателей-нормандцев обрела пристанище в Дании. Король Свен приходился детям Гарольда близким родственником. И вот, писала Елизавета, есть у почившего в Бозе Гарольда дочь — Гида. Девочка совсем ещё, красивая, и разумом не обделена. Вот и просит сестра Всеволода подыскать ей на Руси жениха. И намекает в послании: годами сия Гида твоему Владимиру как раз подходит, брате. Датский король не поскупится, приданное богатое даст за племянницей, и свиту подобающую снарядит на Русь, и много люду ратного — и англы, и даны — готовы с королевной отправиться.

Вот это-то — ратные люди — и обрадовало Всеволода паче прочего. Конечно, думал он, пора Владимиру жениться. Будет жена королевского рода — в том почёт, слава. Это одно. Богатое приданное — тоже неплохо. Но главное, англы и даны — добрые воины. Преданы будут, как псы, и беспощадны, ибо корней здесь, на Руси, не имеют. Даст Бог, помогут англы с данами удержать в узде этих горластых черниговских крикунов!

Случайно, что ли, и отец, и дед его, Всеволода, в самые тяжёлые часы полагались на нурманов и варягов, на пришлых наёмных воинов!

«Отец, дед!» Вспомнилась в очередной раз Всеволоду умирающая Хильда. Что, если она говорила правду... Да, наверное, правду... Перед смертью люди обычно не врут. Тогда выходит, что он, Всеволод, князь Хольти, вовсе не сын Ярослава и не внук Владимира Крестителя, но род его — от нурманских конунгов. И получается, бывший муж Елизаветы, погибший в Англии Гаральд Гардрад приходился ему дядей, а ещё есть у него единокровная старшая сестра Ульфильда, жена саксонского герцога. Изяслав же со Святославом не родные, а всего лишь единоутробные его братья.

Впрочем, что об этом думать! Он. Всеволод, всегда считал и будет считать князя Ярослава своим отцом. Ибо, в конце концов, отец — не тот, кто породил, но кто выпестовал, воспитал, кто научил всему, что знал и умел сам. А Ярослав, если даже и ведал или догадывался об измене жены и причинах появления на свет своего четвёртого сына, никогда не отделял его от других детей и даже любил сильнее прочих...

Грамоту сестры Всеволод дал прочитать боярину Яровиту. Долго молчал, кусал уста раздумчиво боярин, щурил глаза, смотрел куда-то в сторону, прикидывая, как быть. Наконец, промолвил:

— Ты, княже, сначала сына своего позови в Чернигов. Скажи ему о королевне, об англской дружине. А потом... послал бы ты меня в Роскильду. Бывал я там не единожды по разным делам, знакомцы есть у меня. И, не хвалясь, скажу: молвь датскую разумею неплохо. А сестра твоя, думаю, худого не присоветует. Если всё так и есть, как тут написано, привезу королевну Гиду на Русь. Обвенчаем её с Владимиром.

Яровит стал в последнее время для Всеволода как лучик света в темноте. Всегда давал дельные советы, подсказывал, к тому же знал князь: Святослава этот боярин не жалует, а ещё сильней недолюбливает он родовитых черниговских былей. Эх, побольше бы таких людей! Они — опора его, Всеволода, в ненавистном чужом городе.

...То была одна весть — светлая, радостная, подарившая надежду. Уже гонец отбыл на Припять, в Туров ко Владимиру, уже думал князь, как будет говорить с сыном, на что напирать, когда вдруг постучался в терем к нему невзрачный маленький человечек в серой латинской сутане, в капюшоне на голове. Слёзно молил допустить ко князю, говорил: имеет что передать, и весть крайне важная и спешная.

В горнице, весь дрожа от холода, упал он перед Всеволодом на колени, бормоча себе под нос на латыни молитву. Сухой когтистой дланью протянул харатейный свиток.

Писала Гертруда, и писала по-русски, кириллицей, путано, часто ошибаясь. Коротко было послание, призывала Всеволода бывшая княгиня Киевская принять