Я хотела шумно возмутиться в ответ на такое глупое и обидное предположение, но вместо этого — от растерянности, что ли? — лишь прошептала:

— Обещаю. Когда ты вернешься, все останется по-прежнему.

Золотые ресницы — теперь я знала, чье это наследие — дрогнули.

— У меня дурное предчувствие… Простите за дерзость, наставница, — улыбнулся он и наклонился вдруг, касаясь губами моего лба. — Я слишком вас… вы слишком дороги мне.

Мои щеки окрасились румянцем от смущения.

— Ну, полно, Мило, — неловко отодвинулась я, насколько позволяла подушка под спиной. — Мы же не навсегда расстаемся. Сегодня вечером навещу тебя в поместье, — я покачала ключом на цепочке. — Хочешь?

— Вы еще спрашиваете! — развеселился он. — В таком случае, я отправлюсь в поместье сразу после того, как накормлю вас завтраком и одену. Тогда как раз успею подготовить все к вашему визиту… Главное, госпожа, не натворите глупостей, пока меня нет.

Я рассмеялась, отряхивая ладони. Крошки от пирожного рассыпались по темно-зеленым простыням. Вот и доставила слугам работы… А то, небось, разленились тут без меня.

— Мило, дожила же я до этих лет, пусть и глупостей наделала немало. И этот день как-нибудь протяну. И вот еще… Начинай собираться уже сейчас — я сама оденусь.

— Вы уверены? — вкрадчиво осведомился он. В глазах моего милого, домашнего мальчика появилось престранное выражение. Ворон и кот, неужели Авантюрин меня… соблазняет? И почему от этого так волнительно?

Ах, Лале, ну и скверная же из тебя наставница вышла…

— Уверена, — улыбнулась я, кокетливо опуская ресницы. Флиртую с собственным учеником! До чего дожила… — Ступай, пока я не рассердилась. Сам же знаешь, что с утра шуты обычно голодны и язвительны.

Мило вскочил на ноги и поклонился с издевательской учтивостью. Ничем не скрепленные волосы рассыпались по плечам рыжей, белой, золотой волной.

— Сейчас уже не утро, госпожа, а полдень. Да и подкрепились вы славно… Неужто я не могу рассчитывать на свою капельку нежности?

Я фыркнула и запустила в него подушкой. Он легко поймал ее, вновь поклонился — и в одно мгновение скрылся за дверью, лишь подмигнув напоследок. Я же долго еще сидела и улыбалась, вперив взгляд в пространство.

Что со мною творилось? Неужели это проклятое путешествие все-таки свело меня с ума? Почему стоит взглянуть на изгиб его губ — и по спине пробегает дрожь, и щекам становится жарко? Почему вспоминаю тот поцелуй не с гневом, а с сожалением, что он не продлился капельку больше? Отчего я хочу обнять Мило крепко-крепко, защищая от всего мира… и ощущать его защиту?

А вдруг это…

В грудь — отравленной иглой,

В небо — птицей золотой,

Вздохом — ароматом мирта,

Рифмой на устах избитой…

Госпоже не прекословь,

Если имя ей…

…любовь?

Нет, нет, ни за что! Я просто слишком долго была одинокой, словно вмерзшая во льды травинка, и теперь, оттаяв, обнажив свое сердце — тянусь к теплу, не думая о том, что могу причинить этим боль и себе…

…и Мило.

Рано или поздно он устанет от меня. От капризов и надуманных обид, от страхов и сомнений, от моего эгоизма и самолюбования… И захочет уйти. А я не смогу его отпустить. И его жизнь превратится в страдание.

Так было с Лило-из-Грез. С тем, кого я люблю до сих пор. С тем, против кого я единственный раз обратила могущество своей карты, рыдая и до крови кусая губы.

Мне надо бы прогнать Мило, отвратить его от себя сейчас — но, боюсь, слишком глубоко уже вошла в мою кровь привязанность к ученику, потребность видеть его каждодневно и купаться в лучах его взгляда.

Поздно поворачивать назад…

В глазах защипало.

Я встряхнула головой.

— Соберись, Лале, — приказала себе сурово. — Ее величество ждет твоего доклада, а ты тут сырость разводишь. Так ли себя ведут верные подданные? То-то же! Собирайся, дурища, одевайся и иди к ней. А о всяких глупостях подумать и после можно.

Облачение в сложный придворный наряд уже не единожды спасало меня от нехороших мыслей еще в те времена, когда Холо только-только отправился в свое путешествие. Черно-белые полосатые чулки, угольные бриджи, светлые ленты под коленями, молочного цвета блуза и жилет в клетку… Шнурки и замочки, пуговицы и крючочки, бантики и узелки — все это занимало руки и очищало разум. Полторы сотни косичек отняли у меня полтора часа, если посчитать и подвязывание на кончики бубенцов. Но по прошествии этого времени я почувствовала, что полностью успокоилась и теперь готова к непростой беседе с Ее величеством.

Ключ так и остался за воротом — после почти что месяца путешествий мне захотелось пробежаться по дворцу своими ногами. Заодно и узнаю, где изволит пребывать королева.

Повсюду царила суматоха. В этом году в связи с помолвкой Ларры и Тирле отбытие в летнюю резиденцию задерживалось почти на два месяца. Со дня на день должны были объявить точную дату переезда, и от волнения все придворные поголовно заболели той особой разновидностью волнительного предвкушения, от которой просыпается негасимая жажда деятельности. Люди куда-то спешили, громко смеялись, женщины играли веерами, мужчины снисходительно усмехались — и в то же время нетерпеливо притопывали ногой.

Завидев меня, многие недоуменно хмурились — по слухам, еще пару деньков дворец должен был простоять без шуточек Лале. Однако некоторые неподдельно обрадовались моему возвращению до срока.

— Лале! Вы ли это, дорогая моя, или опять я перепутал с утра пьянящее вино и бодрящий чай? — расхохотались у меня над ухом, и я угодила в крепкие объятия Тарло.

— Нет, глаза вас не обманывают, господин придворный художник, — с широкой улыбкой обняла я его в ответ. — Как ваша работа с маэстро Танше? Так же легко порхает кисть по холсту, как его пальцы по струнам?

Тарло покружил меня в воздухе и мягко поставил на землю. Колокольчики коротко пропели серебряными голосами — как будто радовались вместе со мною.

— Работа продвигается замечательно! У меня уже есть ряд набросков акварелью и углем, которые готовы превратиться в полноценные картины, а друг мой Танше заканчивает уже цикл песен о человеческих чувствах. И я должен благодарить вас, дорогая Лале, за наши успехи! — Тарло светился от избытка чувств.

Во всем его облике чувствовалась удивительная гармония и целостность. Голубые глаза сияли, как небо, губы смеялись, и даже встрепанные волосы были аккуратно стянуты у основания шеи синей лентой. Одежда его, обычно заляпанная краской, выглядела опрятной, хоть и простой, как будто Тарло начал, наконец, уделять внимание не только своей душе и таланту. Из голоса художника почти пропал злой сарказм — его место заняла тонкая ирония.

— Вы так рады не только из-за работы, верно? — улыбнулась я вновь. — Вам по сердцу пришелся этот мальчик, Танше? — Тарло так неподдельно удивился, а потом призадумался, что я поняла — слова мои попали в яблочко. — Знаете, когда я вас увидела вдвоем, то поняла — вам на роду написано стать друзьями. Не противьтесь этому чувству лишь потому, что привыкли в одиночку противостоять всем, Тарло.