В течение шести часов я сидел в больнице под капельницей, вливавшей в меня несколько литров специального раствора, затем принимал набор лекарств, нужных, чтобы меня не стошнило, и, наконец, сам цисплатин. После всего этого я словно бы парил в небе, как воздушный змей.

– Сестра, что в этой сумке?

– Препараты от побочных эффектов.

– Там есть какие-нибудь стероиды?

– Да, там много стероидов.

Стероиды были нужны, чтобы мои почки не впадали в состояние шока от введения платины, и я не уходил домой, пока не начинал мочиться струей платинового цвета, как скаковая лошадь.

Первая неделя терапии напоминала эпизод Второй мировой, известный как «странная война». Ничего особенно не произошло, разве только я потерял способность ощущать вкус – один из побочных эффектов химиотерапии. Меня предупредили, что могут начать выпадать волосы, и чтобы замаскировать тот факт, что у меня рак, я отрастил отвратительную кустистую бороду.

Цисплатин вызывает нарушения слуха и влияет на психику. Я нашел исследование университета Торонто, в котором изучалось то, как простой аспирин может смягчить побочные эффекты химиотерапии. В Великобритании этой темой занимался университет Саутгемптона. Я рассчитал дозировку и принялся за самолечение.

Мои шансы на выживание при текущем диагнозе составляли, как я выяснил, 60 %. Не слишком приятно, но все же лучше, чем 50 на 50. Однако если моя опухоль была вызвана вирусом папилломы человека, шансы на выживание увеличивались до 70 %, что означало все 90 %, поскольку я еще и не курил.

Моим рождественским подарком стал телефонный звонок от доктора Сибтейна в канун праздника. Я был в супермаркете.

– Хорошие новости о плохих новостях, мой друг. Это опухоль класса П16, которая дает вам совершенно другой процент восстановления.

Лучше этого могло быть только если бы он сказал, что все это ужасная ошибка и у меня вообще нет опухолей.

Борьба с раком стала моей рабочей рутиной. С понедельника по пятницу ровно в 11 утра я приходил в больницу, чтобы уйти обратно с двумя сгустками радиации, пульсирующими у меня внутри. Распорядок дня не менялся: поздороваться, надеть больничный халат и лечь на каталку, к которой меня крепко-накрепко привяжут, так что станет трудно дышать. Гигантский механизм напоминал вращавшийся вокруг моей головы токарный станок. Я лежал неподвижно, а машина сканировала содержимое моей головы, чтобы сделать снимок, сравнить его с аналогичным вчерашним снимком и проверить, насколько я продвинулся навстречу выздоровлению.

Потом за мной закрывалась бетонная дверь толщиною в метр. Раздавались ставшие уже привычными звуки включающихся приборов. Когда включался излучатель, возникали три импульса, и я отсчитывал секунды.

Меня бомбардировали радиоактивной энергией, выработанной путем ускорения фотонов до требуемой скорости. Сам механизм не содержал радиоактивных веществ. Таким образом, именно благодаря изменениям силы потока фотонов, луч был способен нагнетать различную интенсивность радиации в разных тканях моей головы.

Кроме того, луч мог изменять свою форму, благодаря особому устройству под названием коллиматор. Представьте два жалюзи, расположенных под углом в 90 градусов один напротив другого, которые могут открываться и закрываться независимо друг от друга. Их крошечные планки были не толще карандашного грифеля. Благодаря этому можно было доставлять большие дозы радиации в опухоли, при этом защищая прилегающие к ним области. Паттерн облучения оставался неизменным, но лимфоузлы, не затронутые опухолью, получали меньшую дозу.

Я получал IRMT – радиационную терапию с модулированной интенсивностью. На тот момент это была самая передовая технология. Ответственная за меня медсестра, Мэнди, посоветовала мне купить электробритву и дала тюбик смягчающего крема для шеи. По мере лечения появились новые крема, а покраснения и радиоактивные ожоги становились более очевидными.

Поначалу я не нуждался в обезболивающих препаратах, но радиация разрушила слизистую оболочку языка, и моя иммунная система рухнула. Возник кандидозный стоматит, распространенная в таких случаях инфекция. Мне стали давать более сильные обезболивающие, а последние десять дней терапии приходилось перорально принимать морфий.

Стало трудно спать, есть, пить и разговаривать. Боль оголенных нервов языка была очень сильной. Горло распухло. Я разработал целую систему, чтобы иметь возможность поспать хотя бы пару часов. Обошел всех химиков в окрестности, покупая анестетики местного действия, пропитывал ими бумажные полотенца и обертывал получившимися жгутиками свои зубы. Язык немел, и времени, что проходило без боли, мне хватало, чтобы поспать. Фух.

Первые две недели я притворялся, что у меня все отлично, и даже ходил в паб, несмотря на то что на вкус любые напитки были для меня как вода. Однажды у меня зачесалась грудь. Я посмотрел вниз и увидел, что это из-за налипших на нее волосков.

«Это с чертова кота», – подумал я. Но нет – волоски были слишком короткими. Моя борода выпадала. Нельзя было допустить, чтобы это увидели мои собутыльники.

Я улизнул в туалет и там выщипал себе часть бороды. Волосы просто сами отваливались при малейшем прикосновении. Потом я вернулся в бар – типа, достал ножнички из кармана и подровнял. Я стал похож на Джеймса Мейсона в роли капитана Немо.

На следующий день я сходил за очередной дозой радиации, а потом отправился в кафе. Мне пока еще можно было принимать пищу, так что я заказал легкий завтрак. Яичницу и копченого лосося. Я чувствовал их запах, но не вкус – с таким же успехом на столе передо мной могла лежать и вареная лягушка. Я рассеянно почесал щеку и тут заметил, что люди за соседним столиком смотрят на меня с неподдельным ужасом. Я опустил взгляд на свою яичницу – она была покрыта черными точками. Но то был не перец, а клочки бороды, опадавшие с моего лица.

Вернувшись домой, я еще раз подровнял бороду. Хорошо, я не Джеймс Мейсон. Зато мне удалось общипать свой подбородок до сходства с Д'Артаньяном.

На следующий день все повторилось. В итоге у меня остались лишь колючие усы да какие-то пиратские бакенбарды. Я оставил только усы – в знак протеста. Все, кого я знал, возненавидели эти усы, что лишь усилило мое упрямство в желании их оставить. В конце концов, у меня был рак – так что отвалите.

Побочные эффекты постепенно накапливались. Язвы в полости рта, шелушащаяся кожа, потеря веса. Так как мне стало трудно есть, я порадовался тому, что я вокалист. Одна из первых вещей, контролировать которые учишься во время тренировки вокала, – это язык, так что я мог с легкостью распластать его по небу, открыть рот и проглотить кусок чего-нибудь раньше, чем это причинило бы мне боль.

В течение последних трех недель терапии я мог только пить жидкости и не мог разговаривать, поскольку любое движение языка приводило к адской боли.

Меня спас заварной крем. Смешать пинту крема с медицинским молочным коктейлем и выпить в пару глотков. Этот процесс занимал 40 минут и сопровождался звериным рычанием – потому что я не мог открыть рот и закричать: «Господи, как же больно!»