— По-русски это неправильно — бессмыслица. Нужно говорить наоборот, герр Хорн. Да у меня в пьесе вроде и реплики такой нет.

— По-немецки тоже неправильно, — хихикнул Хорн и пояснил: — А мне как раз и надо наоборот и «неправильно»: в этом, как у вас говорят молодые, «весь прикол»! И позвольте, я уж кое-что от себя добавлю — как режиссер.

«С гонораром не обманул бы, приколист», — заволновался Гвидон.

— Конечно, домысливайте — это очень интересно!

Устный контракт закрепили, выпив по приличной стопке водки под канапе с черной икрой. Господин Хорн признался, что преклоняется перед русской кухней, а также увлечен культурой Серебряного века:

— А ваша пьеса — смелый пример авангардного переосмысления старого сюжета. Как драматург, я боготворю вашего Чехова. Андреев? Талантливо, но скучно. Более всего мне любопытен Евреинов — у вас, к сожалению, его почти забыли. Я мечтаю поставить его пьесу «Самое главное».

Гвидон привык играть то, что предлагают, а фамилия Евреинова только была на слуху: в институте лектор упоминал ее в курсе русской драматургии.

— Конечно, Евреинов — это драматургия будущего, — поддакнул артист-бармен.

Немец довольно заулыбался, и Гвидон понял, что за устным контрактом последует письменный. Хорн признался, что изучает русскую бранную лексику, и его заинтересовала последняя фраза, брошенная Гвидоном рэкетирам. Гвидону тоже было интересно узнать, как ругаются немцы. Долго два представителя великих этносов обменивались друг с другом отборной руганью, записывая услышанное в блокноты. Наконец режиссер предложил Гвидону через два дня приехать в Москву.

— Приезжайте с супругой, номера будут заказаны и оплачены вперед.

Гвидон попросил господина режиссера пригласить в Москву Зину, свою будущую супругу, лично. Фон Хорн не отказал:

— Как говорили в прежней России: с превеликим удовольствием!

Когда немец удалился, Безруков подскочил к Гвидону:

— Что бы ты без меня делал, дурик!

Затем он стал усердно инструктировать Гвидона на предмет поведения в Москве:

— Ты, я знаю, личность неустойчивая, а немцы — народ жадный, разгуляться особо не дадут. Смотри не спусти все командировочные в первые же дни. Требуй чеки за все расходы и сохраняй, а лучше доверь это дело Зине. Живи, конечно, как человек; можешь питаться в дорогих заведениях, но всю эту документальную макулатуру сохраняй обязательно — себе дороже. Бундесы будут потом всё проверять — это у них в правилах, лишнего пфеннига просто так не заплатят. Этот барон, когда ему давали сдачи, каждую копейку подсчитал на калькуляторе. Ты и сам сейчас видел, что он за каждую салфетку чеки берет.

Напоследок он достал несколько стодолларовых бумажек и, торжественно вручив их Гвидону, пояснил:

— Это тебе в дорогу — мне этот фриц кое-что уже заплатил. Потом отдашь!

Гвидон дрожащими руками взял невиданные деньги.

Ночь перед отъездом выдалась мучительная. Сначала не мог дозвониться до Зины, трезвонил часов до двух, пока не убедился, что Хорн выполнил обещание, персонально пригласив ее. Долго Гвидон не мог заснуть — терзали всякие опасения, а когда наконец задремал, ему привиделось нечто: до самого утра однорогий старый черт лопотал что-то по-немецки и, корча страшные рожи, дразнил его пачкой марок, к тому же внешностью он кого-то подозрительно напоминал, да вдобавок вещий малыш из комнаты, что возле кухни, все повторял вкрадчиво: «Молись и кайся, молись и кайся…» Проснувшись под утро в холодном поту, Гвидон вспомнил: у черта была физиономия Димы!

Чтобы отвлечься от кошмара и настроиться на предстоящий судьбоносный вояж, Гвидон поспешил встретиться с Капой. Конечно, был и еще повод для встречи: новоявленного драматурга распирало от желания попросту похвастаться перед мудрым другом столь лестным ангажементом. Через полчаса два амбициозных артиста уже потягивали «из горла» вполне приличное питерское пивко на скамейке возле Петропавловки. Мороза не было, но пар шел изо рта. Узнав о предложении фон Хорна и договоренности с Безруковым, Ян сначала был поражен, но вскоре, не теряя достоинства, нашелся что сказать:

— А в тебя-таки капелька нашей крови каким-то образом пролилась — я всегда это предполагал! А кто тебе советовал воспользоваться Безруковым? То-то — Ян Капник тебе дурную идею не предложит. Настоящую идею не убьешь!

Гвидон был уже вполне доволен произведенным на Капу впечатлением, предчувствие после ночного бреда у него как рукой сняло. Теперь душа его по-прежнему ликовала:

— А хочешь, расскажу один конфуз, который я наблюдал с одним новым русским в церкви — ну просто умора…

И Гвидон рассказал ту самую историю, свидетелем которой недавно оказался: когда браток решил устроить отпевание в церкви собачки своего шефа и как священник из этого выкрутился.

— Да ну их, этих новых русских. От них одни заморочки! Хотя смешная история. Между прочим, у нас, у евреев, по этому поводу давно есть один анекдот. Ты слушай лучше анекдот про старого еврея. Так вот. Приходит старый еврей в синагогу и зовет ребе. «Что тебе нужно, Абрам?» — спрашивает ребе. «Таки деликатный вопрос — издохла собачка моей покойной Сары, и хочу, как положено, отпеть ее». Ребе разгневался: «Какой же ты еврей, Абрам?! Как ты мог придумать такую мерзость! Уходи домой. Какой ужас!» Абрам не отстает, ребе готов уже выйти из себя: «Иди с миром, пока я не проклял тебя!» Тогда Абрам разворачивается и, перед тем как уйти, между прочим бросает: «Ну таки ладно. Пойду в церковь: русский поп не откажется отпеть собачку, ведь моя Сара завещала обязательно сделать это, а тому, кто это сделает, велела заплатить целый миллион…» Тут бедный ребе мигом меняется в лице и, расплываясь в улыбке, хватает Абрама за фалды: «Вэй! Неси же скорее усопшую. Что же ты сразу не сказал, что собака — истинная иудейка»!

Гвидон чуть не захлебнулся пивом от хохота. Комментировать что-либо он воздержался, да Капа вряд ли и поверил бы. Он как раз предложил выпить еще по бутылочке за счастливое осуществление проекта, но в этот момент откуда-то послышался голос запыхавшегося Бяни. Униженный жизнью дворянин с Петроградки, совершавший ежеутреннюю пробежку вокруг бастионов в компании вполне себе счастливо выглядевшего типа, мурлыкавшего под нос что-то вроде «тилим-летим», предлагал Гвидону присоединиться к здоровому моциону, но тот только отмахнулся:

— Не видишь, мы с другом обсуждаем серьезное дело. Пожелай мне ни пуха…

— Да ну тебя… — И Бяня, как водится, ответил.

— А что это за кадр там с тобой? — вполголоса полюбопытствовал Гвидон.

— О! Это не просто кадр, это настоящий уникум! Мой друг Тиллим Папалексиев, испытавший от женщины бездну страданий и через них все-таки достигший счастья.

Озадаченный Гвидон не понял ровным счетом ничего, зато, посмотрев на часы, заторопился — ему нужно было лететь на вокзал, навстречу славе.

Гвидон взял билет на «скорый». У Зины был спектакль, и она должна была прилететь самолетом на следующий день. Экспресс перебрался через Обводный, плавно миновал петербургские задворки, спальные районы, где-то за Колпином или Тосно вырвался наконец из урбанистического котла и развил подобающую своему названию скорость.