– Жизель тоже вернулась? – спросила Дафна.

– Нет.

Складка, залегшая меж ее бровей, стала глубже.

– Тогда почему ты здесь?

– Я неважно себя почувствовала и решила пойти домой.

Дафна буравила меня недоверчивым взглядом, словно желая проникнуть в тайники моей души. Против воли я виновато потупилась.

– Ты говоришь правду? Может, у тебя были другие планы? Например, встреча с мальчиком? – допрашивала она.

Я переступала с ноги на ногу и не могла придумать достойный ответ.

– Нет-нет, я просто устала и захотела спать, – с трудом выдавила я.

Дафна продолжала сверлить меня глазами. Я чувствовала себя бабочкой, которую прокалывают булавкой. Дафна молчала, скрестив руки на груди. Она была в шлепанцах и шелковом халате, волосы рассыпались по плечам. Однако лицо ее по-прежнему было аккуратно подкрашено, губы подведены помадой.

Понимая, что не смогу убедить ее в своей невиновности, я испустила тяжкий вздох. Наверное, вид у меня был настолько растерянный и несчастный, что даже Дафна немного смягчилась.

– Ты сказала, что плохо себя чувствуешь. Что произошло?

– У меня разболелся живот, – выпалила я.

Дафна поморщилась, но подозрительные огоньки в ее глазах стали менее яркими.

– Надеюсь, вы не пили спиртного?

Я затрясла головой.

– Чем же вы там занимались?

– Ну…

– Впрочем, можешь не отвечать. Я отлично знаю, как развлекаются девочки вашего возраста, когда собираются вместе. Меня удивляет только, что ты отказалась от приятной компании из-за какой-то боли в животе.

– Я не хотела портить другим удовольствие.

– Хорошо, ложись спать, – снисходительно кивнула Дафна. – Если станет хуже…

– Нет, нет, не станет! – поспешно заверила я.

– Вот и отлично! – Она повернулась, чтобы уйти.

– А почему в той комнате горят свечи? – спросила я неожиданно для себя самой.

Дафна медленно повернулась.

– Скажу откровенно, Руби, я даже рада, что ты видела все это собственными глазами, – произнесла она совсем другим тоном, куда более дружелюбным, чем прежде. – Теперь ты понимаешь, что происходит в нашем доме. Твой отец превратил эту комнату в нечто… нечто вроде мемориала. Но исправить этим ничего нельзя. Зажженные свечи, молитвы и оправдания не могут ничего изменить. Все это… довольно неприятно. Я очень надеюсь, ты ни с кем не будешь обсуждать эту ситуацию, в особенности со слугами. Совершенно ни к чему, чтобы Нина засыпала весь дом своими снадобьями и бормотала заклинания вуду.

– А отец… он сейчас там?

Дафна бросила взгляд на закрытую дверь:

– Да.

– Я хочу с ним поговорить.

– Он сейчас не в том настроении, чтобы с кем-нибудь разговаривать. По правде сказать, он не в себе. Тебе ни к чему видеть его таким. Ты только расстроишься, а он от этого огорчится еще сильнее. Поговоришь с ним утром. – Дафна прищурила глаза, словно у нее возникло новое подозрение. – А почему тебе захотелось поговорить с ним именно сейчас? Ты опять что-то натворила?

– Нет, – быстро ответила я.

– Так что же ты собиралась ему сказать?

– Просто хотела… его утешить.

– Для этого есть священники и доктора, – отрезала Дафна.

Странно, что она не сказала – для этого у него есть жена.

– Кроме того, как ты можешь кого-то утешать, если тебя саму мучает боль?

Дафна говорила в точности как следователь, стремящийся изобличить преступника.

– Мне уже лучше.

Взгляд Дафны по-прежнему был полон недоверия.

– Но вы правы, пора спать, – сказала я и отправилась в свою комнату.

Дафна не двигалась с места. Я чувствовала спиной ее взгляд.

Мне отчаянно хотелось открыть ей правду. Рассказать о диком розыгрыше, жертвой которого я стала нынешним вечером. О том, как Жизель свалила на меня свою вину в истории с ромом, и вдобавок – обо всех ее выходках в школе. Но, поступив так, я объявила бы Жизель войну. А это означало бы, что мы никогда не станем настоящими сестрами. Мне вовсе не хотелось соревноваться с Жизелью в подлости. Я все еще надеялась, что мы сумеем преодолеть зияющую между нами пропасть. Пока Жизель не разделяла моего желания. Но я верила, придет день, когда она захочет иметь сестру так же сильно, как и я. В этом жестоком мире сестра или брат, близкий человек, которому ты не безразличен, – великая ценность, и не стоит ею пренебрегать. Рано или поздно Жизель должна была понять это.

Растянувшись на кровати, я прислушивалась к звукам, доносящимся из-за двери. Где-то около полуночи медленно, тяжело прошагал отец. Как изнурил его приступ острой печали, пережитый только что в комнате брата! Почему его горе не смягчается с годами? Неужели он чувствует себя виноватым в катастрофе, погубившей Жана?

Казалось, неразрешимые вопросы парят в темноте над моей головой, подобно болотным ястребам, высматривающим добычу.

Я закрыла глаза и позволила темноте проникнуть в мое сознание, надеясь, что это принесет желанное забвение.

На следующее утро меня разбудил отец. Он постучал в дверь, приоткрыл ее и заглянул ко мне. На лице его сияла такая радостная улыбка, что я подумала, уж не приснились ли мне его вчерашние рыдания. Трудно было поверить, что настроение мужчины может так стремительно меняться.

– Доброе утро! – приветствовал он меня.

Я села на кровати и протерла глаза:

– Доброе утро!

– Дафна сказала, вчера ты вернулась рано, потому что плохо себя чувствовала. А как сегодня?

– Намного лучше.

– Рад слышать. Я уже сказал Нине, чтобы она приготовила на завтрак что-нибудь легкое. Может, сегодня тебе лучше отдохнуть, милая? Ты так много занималась – и в школе, и с учителем живописи. Уж конечно, ты заслужила право немножко побездельничать. Бери пример с Жизели, – заявил он со смехом.

– Папа… – Я решила поговорить с ним честно, так как чувствовала – это единственный способ вызвать на откровенность его. – Ты ничего не рассказываешь про дядю Жана, а я… в общем, мне хотелось бы как-нибудь его увидеть, – выпалила я.

Не знаю, удалось ли мне таким образом дать отцу понять, что я готова разделить его боль.

Улыбка сползла с его лица.

– Это очень мило с твоей стороны, Руби, – пробормотал он. – Будет замечательно, если ты его навестишь. – Сделав над собой усилие, отец вновь растянул губы в улыбке. – Хотя, конечно, он примет тебя за Жизель. Будет не так легко объяснить ему, что теперь у него две племянницы.

– А он… способен что-нибудь понимать?